Застывшая кровь

— Так не в нём же соль-то, цыплёнок, — устало вздыхает Эд и сдавленно шипит, случайно задев особо неприятный чёрный синяк на загорелом предплечье. — Я в делах шаманских совсем не силён, а вот жесты-то чутка разумею. Бабка ж моя к старости напрочь глухая была, иначе с ней не сговориться было… И хлыщ-то твой, мне, конечно, не по нраву — веры ему нет точно, но вчерась он тебя отдавать твари той дюже не хотел. Не тебя даже… Жизнь какую-то, что безвременье с нашим миром соединяет. А ты откупилась, и еслив из-за дурости моей что-то важное потеряла, то я как теперь в глаза тебе смотреть буду?

Я невольно горблюсь, с каждым новым словом теряя гордую королевскую осанку. Мелко трясутся пальцы. Ох, болотные духи… Похоже, Анвар понял требование Мали-онны слишком буквально — подумал, что речь шла о жизни внутри меня, а не о части души моей мамы. Да и не знал ещё в тот момент, что она стала со мной держать связь. Становится чуть яснее его лёгкая ночная отрешённость: он словно впрямь стремился утонуть, забыться, а не обсуждать произошедшее днём. Да и я сама совсем не возражала на то, что к шатру мы вернулись в глубокой тьме и спали, тесно сплетаясь телами. Что-то было им переосмыслено, и я вряд ли смогла бы выудить, что именно. Ведь и то, что показала ему Мали-онна, так и не узнала.

Почему же мама начала говорить со мной лишь сейчас, а не годы назад? Чувствует потребность сберечь ребёнка? Очень даже возможно. Ведь именно этого она так хотела, именно ради этой цели сделала Казера Воскрешённым. Союза магов и людей, венцом которого станет моё дитя.

Наше. Наше дитя, ведь вчера Анвар защищал его как мог, и у меня нет малейшего сомнения: если бы Мали-онне впрямь нужен был ребёнок, она бы в итоге лишилась головы. Каким бы малым ни был срок, он уже отец и вполне это доказал.

— Не волнуйся так, всё в порядке, — через долгую паузу немного рассеянно за всеми всколыхнувшимися мыслями успокаиваю я Эда, выпустив так и не завязанную косу. Чуть подавшись вперёд, перехватываю его мозолистые пальцы и крепко сжимаю. — Я ничего не потеряла. Мне помогли. Мама… всё ещё хранит меня.

— Агась… И уже не только тебя одну, так?

Внимательные карие глаза смотрят на меня с лёгкой тенью грусти и какого-то принятия неизбежного, обречённо. Щёки и шею заливает горячая краска — не так я хотела бы ему рассказать о своём положении. Но раз он уже и сам обо всё догадался, прочитав вчерашние жесты Анвара, то юлить уже глупо.

— Так, — шепчу одними губами, дополняя робкой улыбкой.

Думала, что сейчас Эдсель выпустит мою руку, отпрянет как от прокажённой или того хуже — зайдётся речью о том, что заразить себя шаманской гнилью дурная идея. Что магов и их приплоды следует вычищать из нашего мира, как велят заветы Сантарры и его религиозной бабки. Сжимаюсь в напряжённый комок ожидания, и вдруг Эд делает неловкий шаг ближе и обнимает меня за плечи, позволяя уткнуться в пахнущую сеном тощую грудь.

— Это же хорошо. Жизнь — это всегда хорошо. Поздравляю что ль, цыплёнок, — бубнит он, кажется, смущаясь ещё сильнее меня. И удивляя безмерно.

— Постой, а как же… ну… Эд, это ведь его ребёнок, — приглушив голос до слабого шёпота, говорю ему, чуть отрываясь от тёплого худощавого тела. И как же здорово не ощущать себя по сравнению с ним ледяной.

— Ви, я тебя сколько знаю, лет десять, агась? — хитро прищурившись, с привычным озорством улыбается он, вдобавок нагло потрепав меня по голове и устроив из волос сущий беспорядок под мой возмущённый писк. — Мне глазёнки протирать не надо, и так знаю, что не под чарами ты сейчас, какая есть, такая есть. Ты мне помнится сказала виденному не верить, мол, ради народа блефуешь… да только не блефуешь. Ручейком возле него вьёшься. Тёплая стала, счастливая до икоты, я тебя такой вовсе не помню, аж светишься. Раз оно так, то мне ль со своими разумениями лезть и жизни тебя учить? Не казнишь ты его, скорее сама кости кинешь.

— Не понимаю, — вздохнув, ловлю его внимательный взгляд, пытаясь найти подвох. И прекрасно зная, что Эда никто не мог одурманить, заставить хотя бы подумать нечто подобное. — Ещё скажи, что ты теперь не против не только Анвара, но и магии.

— Против иль не против — а разницы-то ведь никакой, балда. Но тебе этот чернозадый нужен, дитю твоему нужен. Без отца расти оно, знаешь, паршиво. — Эд мрачнеет, на миг поджимает губы и чуть отстраняется, неловко потирая худую шею. В насыщенном утренним туманом воздухе встаёт нечто тоскливое, напоминающее о пожизненном сиротстве моего лучшего друга, с детства работающего за троих ради своих младших. — Да только разумею, что еслив рогом встану, разойдутся пути наши. Тягаться с хлыщом энтим, рвать тебя и дружбу предать — вот уж спасибочки. Нет, я как раньше, рядом буду. И сестру названную в чужих землях одну не брошу. Учти, ежели шаман твой тебя обидеть вздумает, я ему глотку-то разорву, уж не сомневайся…

— Не сомневаюсь.

Сдерживать улыбку на такие заявления, сказанные с уморительно серьёзной моськой, просто невозможно — и внезапно мы начинаем смеяться вместе. Облегчение невероятное: всей кожей ощущаю свалившуюся с плеч гору и радость от понимания, что я для Эда важнее предрассудков. Как и он для меня — любых устаревших порядков, предписывающих аристократам не общаться со слугами на равных.

Закончив заплетать косу, благодарно улыбаюсь Эду напоследок и плетусь к Цивалу: утренний туман почти рассеялся, так что пора продолжать путь. Рассеянно киваю попавшемуся по дороге Нэтлиану, запрягающему своего гнедого, а сама пытаюсь найти среди мельтешащих людей Анвара. Метнув взгляд на держащихся чуть особняком воинов Манчтурии во главе с Миджаем, самого нужного лица так и не замечаю, зато мне навстречу вылетает Юника, на ходу поправляя клинок в нарукавных потайных ножнах.

— Он пошёл к реке, — весело звенит она, наверняка уловив моё лёгкое беспокойство и его природу. Притормозив возле Цивала, ласково приглаживает чёрную гриву и чуть понижает голос: — На дне Флифары кой-какие водоросли растут… Могут быть полезны.

— Без тебя справится? — на всякий случай спрашиваю я, мимоходом проверяя, надёжно ли закреплены на крупе мои сундуки.

Юника снисходительно хмыкает, без лишних слов отвечая на вопрос, и задумчиво наблюдает за мной, наматывая на палец одну из угольных косичек. Жемчужина на её кончике переливается в солнечных лучах.

— Ты слишком много трясёшься, даже если повода нет, — вдруг замечает она, заставив меня невольно напрячь лопатки. — Поверь, твой муженёк настолько живучая зараза, что его при всём желании не прикончишь. И тебе рядом с ним тоже ничего не грозит, уж точно не в родных землях.