Страница 47 из 64
— Отвечай, — угрожающе шипит Анвар, вдруг безжалостно просунув испачканные пальцы в рану и расширив её края. Ответом ему служит оглушительный вой боли, и Зверь бешено сучит ногами. — Отвечай, или твоя смерть станет ещё мучительнее!
— Ко… король, — выкрикивает он.
Пытка прекращается — в сомнении хмыкнув, Анвар убирает руку, дав умирающему отдышаться пару мгновений. Рана кровоточит, в очередной раз за день пропитывая багрецом эту землю, и без того обожжённую. Самообладание грозит рассыпаться, но пока держать себя в руках получается хорошо:
— Король мёртв, — ледяным тоном отсекаю я, с презрением смотря на корчащуюся в муках тварь под своими ногами. — Он умер на моих руках. Что ты хочешь этим сказать?
— Король… наш король нас любит. — Разлепив веки, Зверь внезапно находит меня взглядом, и кажется, будто его грязное лицо немного проясняется осмыслением. — Он да… дарит милость. Золото. Звери любят з-золото…
— Вам заплатили? Кто? — Анвар вновь многозначительно поднимает руку, но даже мне ясно, что это — последняя вспышка перед тьмой. Что нового давления этот человек не переживёт, а бисеринки пота на его покатом лбу и колотящая дрожь — заключительный этап.
— Наш король. Наш единственный настоящий король…
Мутные глаза стекленеют, и он застывает с так и оставшимся приоткрытым ртом. Голова безвольно валится набок. Погибнув с именем своего короля на устах, бандит по кличке Зверь оставляет после себя не ответы, а одни сплошные вопросы.
Если мой отец, правивший Афленом больше двадцати лет, лежит в склепе, то кого в этих землях зовут королём?
Весь остаток дня уходит на то, чтобы разобраться с последствиями внезапной атаки. Тела бандитов мы сжигаем в куче, в стороне от дороги — большего они и недостойны. Десятерых воинов и бедолагу-жреца, попавшего под чью-то судьбоносную руку, хороним в общей яме, поставив сверху приметный камень и написав на нём имена. Из Залеска придётся отправить и горестное письмо в столицу — чтобы родные павших узнали весть и смогли при желании найти это место.
Рядом с бандитами приходится сжечь лошадей. Прощание с Шиткой даётся мне неожиданно труднее, чем можно было ожидать: долго глажу её белоснежную гриву, не в силах оторвать пальцы. Гнетущее ощущение, что она погибла из-за меня, как и все эти люди. Эдесль понимающе сжимает мою руку, когда я наконец отпускаю подругу в безвременье. Единственная, кто помнил мои танцы в колосьях ржи и то, как я ловила ртом капли дождя.
Будто окончательно оставляю в прошлом ту наивную девочку, и от этого больно давит грудь.
Продолжать путь сегодня не представляется возможным. Люди едва стоят на ногах от усталости, раненым нужен хороший отдых. Так что, протащившись по дороге буквально пару сотен шагов, подальше от дымящейся кучи и кроваво-алой травы, разбиваем лагерь. К тому времени, как мне удаётся умыться речной водой, переодеться и привести себя в порядок, ночь уже вступает в свои права.
Выбравшись из шатра, в смятении смотрю на костёр и одинокую тёмную фигуру подле него. Под навесом штабелями спят бойцы, не дремлет только караульный на посту рядом с ними. Не видно ни Юники, ни Нэтлиана — тоже наверняка набираются сил. Плотней закутавшись в шерстяную мантию и прячась от свежести ранней ночи, иду вперёд и уверенно сажусь рядом с Анваром на бревно.
— Почему не идёшь спать? — тихо спрашиваю, вырывая его из слепого созерцания играющего в костре пламени.
— Ты ещё не ела. Жду тебя, — бесхитростно признаётся он и толкает мне в руки миску с кашей, в которой видно кусочки мелко порубленного мяса. Это я распорядилась о сытном ужине после нежданного боя, а теперь об этом жалею — запах совсем не кажется вкусным и только напоминает о недавно сожжённых телах. Понизив голос до успокаивающе бархатистого шёпота, Анвар осторожно добавляет: — Как ты? Мне жаль твою лошадь. Тяжело терять тех, к кому прикипел душой.
— Всё в порядке. Шитка прожила долгую и хорошую жизнь, — вздыхаю я, чуть заметно морщась, но миску принимаю и ставлю себе на колени.
Он оставляет протянутой кверху ладонью правую руку, и я вижу на коже маленький свежий порез со слабо сочащейся кровью. Большего можно не объяснять. Торопливо сдираю ногтем корочку у собственной голубой царапины, которую сделала днём. Переплетаю с Анваром руки, садясь чуть тесней, и через лёгкую неприятную пульсацию прижимаю рану к ране.
«Боишься, что нас могут слушать?» — тут же спрашиваю у него, глубоко и с удовольствием втянув смолистый аромат. Махровое тепло покалыванием стремится к предплечью. Не теряя времени, свободной рукой между дел ем кашу, глотаю, не жуя и не чувствуя вкус.
«Всё может быть. Так надёжнее. Особенно, потому что хочу признаться: прямо сейчас нарушается твой запрет на магию. Снова».
В его интонации слышится такое покаяние, что даже смешно: нервно усмехнувшись, запихиваю в рот следующую ложку. Мы сидим, образовав совершенно точно магическую связь разумов, а он всерьёз вспоминает про запрет? После того, как ему залатали дыру в груди, а он вылечил мой перелом?
«Не смейся. Юника сказала, что не может смотреть, как мучаются от ожогов и ран те ребята, а от обычного лекаря толку нет, так что… израсходовала остатки снадобий. Сейчас она в лесу, хочет собрать травы и пополнить запас», — от этих слов у меня застревает поперёк горла еда, и я чуть сильней требуемого сжимаю пальцы Анвара.
«Она… что?! Она понимает, как это опасно?! Увидев в ней колдунью, её сбросят в Артон!», — паническая мысль всего одна. Я только что сожгла одну подругу и не хочу отправлять на костёр эту.
«Не сбросят», — успокаивает меня он, с лёгкой улыбкой встретив это возмущение. — «Когда человеку больно, он соглашается со многими условиями. С тех, кому она успела помочь, взяла обет молчания. Если за эту ночь мы с ней сможем поставить на ноги самых изувеченных, завтра с утра продолжим путь в прежнем темпе. Нужно твоё согласие».
Я не спешу реагировать, задумчиво пережёвывая ужин. Риск очевиден, но и соблазн тоже. И почему с Анваром так всегда, абсолютно: будто пытаешься обнять живого ежа? Из-за исходящего от него пряного тепла около уютно потрескивающего поленьями костра в мантии быстро становится жарко. Не спешу выдёргивать ладонь из его руки и смотрю на бугристые волны у тёмных костяшек.