Застывшая кровь

Глубоко и решительно вдохнув, я медленно поднимаюсь с пола. Даже несмотря на то, что не ложилась спать, замёрзшее тело всё равно больно тянет, а каждая конечность плохо слушается, словно я долго сидела в неудобном положении. Подойдя к тумбе, беру пузырёк со снадобьем Нэмике и капаю на язык три густых капли, морщась от мерзкого гнилостного привкуса. Трясясь от холода, плотнее кутаюсь в мех и уже собираюсь выйти из комнаты, но в последний момент замираю перед зеркалом над туалетным столиком. Смешно желать выглядеть лучше, чем оно есть, и всё же пытаюсь причесать топорщащиеся распущенные волосы, уложить их набок, прикрыть костлявые ключицы… Но теперь я не женщина, а правитель, и должна это помнить каждый миг. Раздражённо отбрасываю щётку и направляюсь в ещё тёмный коридор, куда пока не добрались первые лучи солнца.

— Доброго утра, Ваше Величество, — тут же чётко рапортуют два стража, охраняющих мою дверь.

— Доброго. Не нужно сопровождать, — тихо отзываюсь я, проскальзывая мимо них к лестнице.

Так и не снятое с вечера плотное креповое платье с воротом-стоечкой раздражающе шуршит подолом по мраморным плитам — как же мне до ужаса надоели такие наряды, скорее бы уже натянуть привычные брюки и запрыгнуть в седло. С каждым шагом по знакомому пути всё сильнее давят воспоминания, как я шла здесь ночью по зову бабочки. Теперь меня зовёт долг королевы, зато идти гораздо труднее. И всё же преодолеваю ступени на негнущихся ногах, подбираюсь к дубовой двери и осторожно её толкаю.

В спальне Анвара полумрак, окна завешаны плотными синими портьерами, через которые пытается просочиться слабый утренний свет. Стойкий аромат еловой смолы и лёгкой табачной терпкости щекочет нос, почти заставив чихнуть. Осторожно продвигаюсь вперёд. На первый взгляд, кажется, словно тут никого нет: тот же стол, на котором стоит поднос с пустыми тарелками, графином и двумя бокалами, явно оставшимися с ужина; брошена под стул одежда — холщовая униформа узника; на прикроватной тумбе лежит остывшая трубка и просыпан табак. Не сразу понимаю, что не так, и только при взгляде на самого Анвара, мирно спящего посреди кровати без одеяла, вздрагиваю всем телом.

Это бардак. Вспоминая педантичный порядок, какой тут был в мой прошлый визит, сегодняшний вид спальни можно назвать хаосом. Даже то, как её хозяин лежит в одних штанах, безоружно раскинув руки — уже кажется ненормальным. Я помню, как мы спали вдвоём: он или прижимал меня к груди, или позволял прильнуть к спине, тереться щекой о тёмную кожу, дышать его смолистым запахом и греться, греться, греться…

Прикрываю глаза, чтобы не смотреть и не думать о том, как сильно тело ноет от холода и просится к нему снова. Как хочется провести пальцами по жилистым плечам, очертить линии торса, гладить и касаться. Стонать в его шею, когда слияние становится полным, а в прозрачной радужке загорается голубое пламя. Вот только сейчас его горло всё ещё покрыто запёкшейся кровяной корочкой, запястья стёрты после цепей, и видно, как поблёкла кожа, иссушились мышцы пресса.

А ещё в моей голове его силуэт отчётливо рябит, превращаясь в мёртвое тело отца с чёрной пеной на губах.

— Всегда думал, что наблюдать за спящими как-то… нездоро́во, — вдруг звучит насмешливый комментарий, заставляющий меня распахнуть веки и в недоумении увидеть, что Анвар вовсе не спал — без малейших признаков сонливости он поворачивается на бок и подпирает голову рукой. — Но ты и не смотрела. Почему?

— Будто тут есть что-то, чего я не видела, — как можно более безразлично хмыкнув, я присаживаюсь на край кровати подальше от него. — Кажется, ты ночью отмечал своё освобождение?

— Когда остаёшься в живых вопреки всему, за это стоит поднять пару бокалов. — Я замечаю, что Анвар успел почти полностью сбрить лишнюю растительность на лице, когда он криво улыбается, а потом словно невзначай добавляет: — Юника составила мне компанию.

И нет, меня не должно это так раздражать. Но челюсти всё равно сжимаются до боли, и я зябко кутаюсь в накидку, хотя понимаю, что она не поможет согреться, а Юника, вроде бы, назвалась его сестрой. Девушка его кровей, и судя по всему, с лёгким нравом, так что вполне могла бы…

— Ну вот, хоть щёки порозовели. А то и впрямь похожа на покойницу.

— Не обольщайся. Мне плевать, с кем ты спишь, — спешно перебиваю я этот уж чрезмерно довольный собой тон. Зажмуриться хочется снова, чтобы не видеть искр насмешки в его глазах.

— Ещё скажи: плевать, жив ли ты. — Вздохнув, Анвар садится на кровати и подтягивает за спину подушку, не пытаясь ко мне приблизиться, за что благодарна всей душой. — Виола, я видел, как ты едва не навернулась с балкона, когда жрецы начали свою фальшивую проверку. Так что можешь ненавидеть меня, или хотеть, или презирать, или нуждаться… или вовсе всё сразу. Но это точно не безразличие. Иначе я был бы уже мёртв.

— Ты жив, потому что твой отец грозится разжечь войну, — горжусь тем, какое ледяное спокойствие получается изобразить в голосе. — И ничего более. Мне пришлось тебя оправдать…

— Предварительно как следует наигравшись, — перебивает он, возмущённо складывая руки на груди. — Нет, я слышал, что у беременных порой совершенно дикие причуды, но чтобы дважды за день едва не казнить мужа — это слегка перебор!

Меня передёргивает от прозвучавшего жуткого слова о моём положении, и я чуть не забываю, что вообще собиралась сказать. Оно будто заставляет уголёк внизу живота стать весомей, ощутимей. Преодолев желание непроизвольно прикрыть его ладонью, ловлю пытливый, изучающий взгляд Анвара, и сердце делает кульбит, подскакивая к горлу. С такой же нежностью на меня смотрела Нэмике. Как на чудо.

— Мне пришлось тебя оправдать, потому что сегодня же мы отбываем делегацией в Манчтурию, успокаивать твоего окончательно сбрендившего отца и народ всей страны, — уверенно продолжаю я мысль, на что Анвар удивлённо поднимает бровь:

— А тебе не вредны подобные поездки?

— Прекрати! — нервно одёргиваю его, потому что запускать под рёбра эти щупальца надежды точно нельзя. Зло прищуриваюсь, добавляя с глухим отчаянием: — Не делай вид, будто тебе нужен этот ребёнок. Он всё равно не родится, потому что моё дохлое тело его не выносит! Хочешь проявить заботу? Отлично, приготовь что-нибудь, что милосердно убьёт его сразу и закончит мучения бедного создания!

Комок в горле становится всё острей, и голос срывается. Но поддаваться слезам у него на глазах я не желаю, так что упрямо глотаю непривычно тёплый пряный воздух и смело смотрю на Анвара, застывшего не то в потрясении, не то в ужасе.