Страница 6 из 12
В бочке солнца скрылся день,
Ночь в лесу легла на пень…
Мы чувствуем, как бы осязаем физически прелесть пейзажа. Обратите внимание на наличие звонкого, как журчание ручейка, контекста. Каждое слово емко и точно. Возьмите «бочку». А «в лесу»! А «пень»!
Венцом стихотворения, поэтической кульминацией, на наш взгляд, следует признать двустишие:
Чу! Ни пенья-дуновенья,
Ни тинь-тинь и ни тилень!
До сих пор, пожалуй, — мы не боимся этого сказать, — в нашей области не приходилось встречаться со столь редкостным даром поэтического проникновения! Читая это, чувствуешь, что ты с головой окунаешься в свежий, чистый родник.
В заключение хочется отметить, что «Тинь-тилень» большая удача автора.
С уважением
Литконсультант Щ. Майстренко».
Почти одновременно прибыл и второй отзыв:
«Жизнь наша, наполненная большими свершениями, кипучая жизнь, — свидетельствовал еще один критик, — порой проходит мимо некоторых литераторов. В итоге вместо активного отражения мы видим бездумное созерцательство.
Кажется, так получилось и с Кимом Чуркиным.
Пусть нас не поймут превратно. Давно прошло время, когда ломали копья в споре о том, имеет ли право на существование чистая лирика. Каждому ясно: имеет! Но какая? Целенаправленная, выражающая через личное восприятие поэта тенденции общественного развития.
А как в рецензируемом произведении? Я уже не стану говорить о таких беспомощных, ученических, эпигонских строках, как «Нежно свищут соловьи». Где только не свистали соловьи! Мелковато также «Луна плывет за тучей»… Но все это еще куда ни шло. Дальше следует и вовсе пустой, как детская погремушка, набор образов про бочку, солнце, пень. И в довершение совершенно невразумительная, какая-то звякающая игра слов:
Чу! Ни пенья-дуновенья,
Ни тинь-тинь и ни тилень!
Следует спросить К. Чуркина: что, собственно, хочет нам сказать его лирический герой? Чем способен нас обогатить? Довлеет форма, форма и форма, а содержание, духовное богатство наших людей остается где-то по ту сторону!
Только концовка стихотворения в какой-то мере удовлетворяет. Она крепка, мускулиста, выражает определенные раздумья:
Мне отрадно и привольно —
Рад эпохе я такой!
Концовка неплохая. Но в целом стихотворение К. Чуркина пойти безусловно не может.
С уважением
Литконсультант
П. Апостол».
— Вот видишь, а ты мне подсовывал! — упрекнул Гальского ответственный секретарь.
Журчащий шедевр уже нельзя было спасти. Тяжко вздыхая. Ник. взял листок и изорвал его в мелкие клочки.
Выйдя в коридор, он увидел, что навстречу ему с канареечной папкой под мышкой шествует не кто иной, как автор поэтической миниатюры. Гальский хотел юркнуть в первую попавшуюся дверь, по не тут-то было.
— Привет! — жизнерадостно воскликнул Чуркин. — Ну как тебе мои стишата?
— Видите ли, — замялся Ник. — Откровенно?.. Вообще-то свежо, цельно. «Па подушке луговой спит лирический покой»… Мне лично импонирует. Но, Ким Селиверстович, вы же знаете, что мое мнение еще ничего не зна…
— Позволь, — прервал его руководитель студии. — При чем здесь «На подушке луговой»? Я посылал вам ко Дню Воздушного Флота!
Раскрыв свою папку и покопавшись в бумагах, он со сконфуженным видом извлек листок, открывающийся привычными чуркинскими строками:
Теперь, когда в космические дали,
Мы отправляем корабли в полет…
Годилось для баллады, поэмы, передовой статьи, а также для спортивного репортажа.
ДР-РУЗЬЯ, ДО СВИДАНИЯ!
К нам приехал ревизор.
Без всякой литературы. Живая жизнь…
Прежде всего он отправился в райфо, щелкнул себя пальцем по длинной шее и спросил:
— А как у вас насчет этого самого? Сабантуйчики бывают?
— Почти немае…
Ревизор улыбнулся. Он был тертый, знал живую жизнь. Он заскочил в Дом культуры, где поставили кусочек «Бахчисарайского фонтана», заняв первое место в области, взял след и уже через два часа добежал до сметной статьи «орграсходы», от которой отчетливо запахло выпивоном и закусоном.
— Одну секунду! — сказал ревизор. — Тут что-то есть.
Осторожно и терпеливо, как археолог на скифском кургане, он, так сказать, по черепкам, воссоздал всю картину. Он подсчитал, сколько было рому, коньячку, «Зубровки», «Перцовки», с такой скрупулезной точностью, словно сам накрывал на стол. Все оценил, до копеечки!
А ведь выпили-закусили не просто так — захотелось! Дому культуры вручали диплом. Отмечали кусок балета.
После этого ревизор наведался еще в несколько организаций. Оказалось, что всюду было «это самое»: в доротделе — по поводу обкатки профилировки, в коммунхозе — по поводу обмывки бани, в ДОСААФе — по поводу перевыборной конференции и на заводе безалкогольных напитков — по поводу освоения производства кваса.
Мероприятия проводились всякие, назывались «встречи», «слет» и «вечер воспоминаний», но за различной формой ревизор увидел общее содержание — оно было на уровне 40 градусов!
В районе поднялась легкая паника. Перестали отмечать. Создалось положение, когда, если хочешь выпить, ты должен расплатиться чуть ли не из собственного кармана!
Даже после того, как райпотребсоюз заготовил последнее яйцо в счет квартального плана, казалось, что банкета не будет. Но экспедитор Бузань, подняв обе руки, успокоил взволнованных мужчин и побежал все утрясать в райфо.
Финансисты встретили его недружелюбно.
— Значит, у вас мероприятие? — спросили они с подковыркой. — Какое? Встреча, слет или вечер воспоминаний?
— Ничего подобного! — ответил Бузань. — У нас «Огонек».
— А! — сказали в райфо.
Это было совсем другое дело!
«Огонек» прошел хорошо. В столовой, которая по вечерам называется кафе «Ровесник», столики были сервированы пузатыми чашечками из детского сада и пушистыми ветками ивы. Играл ансамбль, участники художественной самодеятельности пели «Пингвины» и танцевали летку-енку, экспедитор Бузань, обаятельно улыбаясь, исполнял обязанности заслуженного артиста Кириллова, а работники потребсоюза, сидя на куцых треножниках, аплодировали и пили кофе. С ромом, коньячком, «Зубровкой», «Перцовкой».
К нам приехал ревизор! Когда он в третьем часу ночи случайно вышел из гостиницы, посетители покидали кафе «Ровесник». Ноги у них заплетались. Дрожащим фальцетом они возвещали на всю округу:
Др-рузья, до свиданья, и вновь на сви-виданье
В суб-боту вас ждет га-ллубой…
Мероприятие не вызывало возражений — «Огонек»!
НАСЧЕТ ЛАМПОЧКИ
Он вышел из дому прямо в бодрящее утро. И вдруг, будто его кто-то в сердце толкнул: между домом и галантерейным киоском на столбе горела лампочка!
Сергей Николаевич обошел вокруг столба три раза. Как раз под лампочкой, по иронии судьбы, висел жестяной призыв:
«Уходя, гасите свет!»
«Ох, разгильдяи!» — грустно подумал Сергей Николаевич. И побежал к дворничихе Емельяновне, подметавшей брусчатку. Дворничиха на его сигнал почти не обратила внимания.
— Разве ж ты не видишь, милый? — спросила она. — Столб-то чей? Киоскерши!