Третий выстрел

Скучаю я по ней, по заразе этой. Последний раз, когда по телефону говорили, опять разговор скомкали, дала она мне почувствовать, что мешаю ей, отрываю от чего-то. А я вообще понятия не имею, чем она там, в Москве, конкретно занимается. Что это вообще такое — логистика? На все мои вопросы она отвечает, что это долгий разговор, и никакая настойчивость не поможет. Ну и бог с ним, логистика, так логистика. Главное, что на жизнь в Москве хватает.

Так вот, нужна ли я ей? Вряд ли. Привыкли мы за эти годы жить друг без друга. Но все равно хочется увидеть эту паразитку, обнять, потормошить как в детстве. Может, ее в Израиль позвать? Купить ей туристический тур, деньги, которые копила на поездку в Россию, отдать, только чтобы приехала. Теперь, когда у меня есть легальный статус, это же просто. А если не тур, то Томер может сделать приглашение, думаю, визу ей дадут. Было бы здорово!

Вот так непринужденно мысли с мужа и дочери перескочили на Томера. Как неожиданно, правда? Особенно после поцелуя у подъезда. Ну прямо девочка влюбленная. Ладно. С этим тоже потом разберемся. А сейчас — Фаню уложить, чаю попить и спать. Спать.

Как бы сразу было понятно, чем дело кончится, правда? Так что не будем ходить вокруг да около. Вы уже, наверняка, поняли, что, с Томером мы неизбежно переспали. И было это так.

Очередной выходной. Как обычно, собралась к Лехе продолжать любовные и интеллектуальные игры. Приняла душ, приоделась насколько могла, спустилась на улицу и стала размышлять: пройтись немного пешком или сразу идти к по-прежнему опасной остановке автобуса. И тут сзади кто-то бибикнул. Обернулась — Томер машет рукой из своей роскошной машины. Да уж, у него явно не «Щучка». Ну так и он явно не Леха.

Подошла к нему, открывает дверь, приглашает сесть. Что ж, все снова да ладом, будем продолжать резать правду-матку, взывать к совести и толочь воду в ступе.

— Томер, привет! Извини, но я тороплюсь, у меня свидание.

— Отмени его.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу и не хочу.

— Хорошо. Я понял. Садись. Ничего страшного не произойдет.

Ладно, черт с тобой. Села. Закрыла дверь.

— Тания, не отрицай очевидное. Ты мне очень нравишься. И я тебе симпатичен, я вижу. А парня своего ты любишь?

— Люблю, — черт, не умею я врать, сразу видно.

— Ты не умеешь врать, Тания.

Скажите, какой проницательный!

— Если бы ты его любила, это было бы видно. Я бы чувствовал. Но я чувствую совершенно другое. Если ты считаешь, что просто вдвоем погулять, посидеть в ресторане, сходить в театр — это предательство и измена, то это твое право. Но мне просто хочется побыть с тобой вместе. И мне кажется, что и тебе этого хочется.

Ну, хочется, ну и что? Хотя… А что, собственно, я ломаюсь? Почему каждый раз, когда Томер рядом, я разглагольствую о каких-то приличиях, а когда он уходит, чуть не локти кусаю и еле сдерживаюсь, чтобы не зареветь от упущенного счастья. Кому от этого лучше? Да пошло оно все! Сколько раз мы живем? То-то же.

— Хорошо, Томер. Поедем, погуляем. Я только позвоню, скажу, что не приду.

— Звони, — на панельной доске сиял огнями цифр сотовый телефон. Томер, не снимая трубку, набрал номер, который я продиктовала, и только затем протянул аппарат мне. И я наврала Лехе. По-моему он понял, что я вру. Жаль, если обидела. Он парень хороший. Испортила я ему отгул посреди недели.

И поехали мы с Томером гулять. Выехали из Тель-Авива, помчались по широкому шоссе вдоль моря, доехали до красивого ручья, где плавали удивительно уродливые черепахи. Томер сказал, что это единственное место в мире, где водится такой вид. Важно проплыла то ли выдра, то ли нутрия, а черепахи по-хозяйски даже не пошевелились. Людей вокруг практически не было — будний же день. Так что, усевшись у ручья под каким-то кустом, мы с ним начали истово целоваться. И снова по позвоночнику бежали искры, и пульсировало внизу живота, я гладила его небритую щеку — ему идет небритость — он гладил меня по бедру, когда его губы спустились к моей шее, и меня стала бить чуть ли не судорога, я сама прошептала ему: «Да поехали уже куда-нибудь!»

Он снял номер в гостинице на набережной Тель-Авива, вот там-то все и произошло. Произошло на хрустящих простынях огромной кровати, на которых мы могли свободно метаться от края до края. Произошло на балконе высотного этажа, где я смотрела, как на море играют волны, а сзади на меня накатывали его волны, одна за другой. Произошло в душе, куда я пошла после первого раунда. И снова произошло в кровати. Единственного презерватива, заботливо положенного администрацией в прикроватную тумбочку нам, естественно, не хватило, так что пришлось проявлять смекалку и изобретательность, что мы оба и проявили неоднократно. И когда я, обессиленная до звона в ушах, скинула толстый махровый халат, набрала полную ванну с каким-то ароматным жидким мылом и плюхнулась туда всем своим не девичьим телом, то поняла, что погибла. Что нет у меня ни тени угрызений совести, мне не стыдно ни перед Лехой, ни, тем более, перед Гилой. Я им всем что-то обязана? Нет. Ну и все. Единственные, о ком я думала с легким чувством стыда — это Фаня и Эден. Они-то ни в чем не виноваты. Эден не должна страдать из-за того, что ее папа полюбил чужую тетю. А Фаня не должна страдать из-за того, что сиделка полюбила ее внука.

Полюбила? Да, конечно, себе-то не ври, Таня. Сегодня, здесь, я поняла, что влюбилась по уши с самой первой встречи, влюбилась в его голос, в его смущение, в его первоначальную неловкость, в его руки, в его губы, в его мужскую силу и нежность. Ну убейте меня теперь за то, что я его полюбила!

Да, с Лехой я веду себя как сучка: пью из него кровь и вью веревки, зная его ко мне трепетное отношение, цинично использую, сбегаю от него к другому мужчине, когда мне хорошо, и возвращаюсь, когда становится плохо. А с Томером мы, если уж говорим про киношных героев, вели себя как Винсент Вега с Миа Уоллес: оба знали, что нас тянет друг к другу и оба делали вид, что все не так. А оно так. Как бы ни был хорош интеллектуальный оргазм, но необходим и физиологический, выражаясь скучно и научно.

Фаня — поразительная женщина, сразу все поняла. Видно все это у меня на роже было написаноы. Бабуля поджала губки, как только она умеет, но в глазах сверкнули искорки, морщинки разгладились и тут эта хитрюга и говорит:

— Таня сыграй мне пожалуйста… Sempre libera из «Травиаты». Сможешь? Там где-то даже ноты были.

Ага, ария куртизанки Виолетты. Ну-ну. Вот это выбор! Ну, спасибо, дорогая, поддержала! Сыграю, чего уж там. Ноты старые, ветхие, как все ноты в ее доме, но я показала класс исполнения. Органит не рояль, конечно, тут нюансы и тонкости не передашь, но мелодию, красивую, как все у Верди, отобразить можно. И заодно вспоминаешь, про что эта ария. Там, если помните, веселая девица размышляет, ответить ли взаимностью на любовь Альфредо, либо продолжить свободную и разгульную жизнь. С намеком, в общем. Я поняла, Фанечка, раз уж так, то зовите меня просто: куртизанка-Таня.

— Фаня, — обернулась я к ней, завершив экзерсис. — А откуда вы так хорошо знаете классическую музыку?

— Михаль работала администратором филармонического оркестра, у нее муж там скрипачом был. Так она и таскала нас с Томером и Эраном на все концерты, культурно образовывала. Как видишь, у нее получилось. Между прочим, — со значением подчеркнула она. — Томер с детства очень хорошо разбирается в классике. Имей в виду.

Спасибо, Фанечка, обязательно буду иметь в виду.

ГЛАВА ВТОРАЯ. САНЯ. ТЕЛЬ-АВИВ 1948 — 1952

На день рождения председатель Еврейского агентства Давид Бен-Гурион сделал Фане подарок: именно 14 мая 1948, стремясь успеть до наступления шабата и до того, как остальные члены руководства передумают «иудейска страха ради», он, несмотря сопротивление и уговоры соратников, провозгласил создание Государства Израиль. Узнав об этом, Фаня разрыдалась: вот оно! Вот ради чего все было! Лучший подарок за все ее 48 лет! Ради этой минуты был пройден страшный тернистый путь. Позади осталась красавица Одесса, тачанка с пулеметом, отражение арабских атак, война с нацистами, флот — все позади. Начинается новая эра, но ей уже так много лет! Почему, почему она не родилась чуть позже и сразу здесь, в Палестине, чтобы теперь сражаться и строить, строить и сражаться, биться за свою страну?! Невозможно осмыслить: прошло две тысячи лет рассеяния — две тысячи! — и мечта стала реальностью: у евреев есть своя страна. Впрочем, почему невозможно осмыслить? Разве не об этом они мечтали с Натаном в доме на бульваре Клиши? Разве не ради этого погиб ее ингале и многие, многие другие? Разве не ради этого она обучала подростков воевать и метко стрелять в цель? Так почему же она говорит об этом, как о чем-то невозможном? Да потому что это и было невозможно. Со всех точек зрения. Но — свершилось. И с этого момента начинается совсем другая история ее народа.