Третий выстрел

И вот я, вся такая размякшая от чувств и «встречи с прекрасным», возвращаюсь домой и совсем уж было собралась войти в подъезд…

— Тания!

Здрасьте-приехали! Вот уж чего не ожидала. Снова внутри что-то ухнуло, вздрогнула как от озноба, но взяла себя в руки.

— Привет, Томер! Поднимемся?

— Подожди.

Он взял меня за руку и задержал. Не грубо, но уверенно. По-мужски. Но со мной эти номера не проходят, плавали, знаем, как говорится. Высвободила руку, посмотрела прямо на него. Темнело уже.

— Томер, меня ждет твоя бабушка, мне надо отпустить Лену.

— Ничего, подождет.

И снова замолчал. Собирается с духом, видимо. Ну, давай, давай. Только не долго, а то мне и правда надо к Фане, эта Лена у меня доверия совсем не вызывает. Впрочем, она мне тоже платит неприязнью, на мой взгляд, совершенно необоснованной. Только причем тут Лена сейчас?

— Томер?

— Тания, мне трудно говорить, но у меня из головы не идет та наша встреча…

Господи, всего-то? Ради этого ты и пришел?

— Ничего страшного, Томер. Бывает. Я не сержусь, и ты не обижайся, хорошо?

Кивнул. Что-то еще?

— Я правда прошу прощения. Я был идиотом.

Слово «идиот» на иврите звучит забавно: «идьёт». Ну да, именно таким ты и был.

— Томер, все хорошо. Мы по-прежнему друзья, ОК?

И снова собралась подняться по лестнице, а он мне:

— Я хочу с тобой встретиться. На самом деле. Я все время про тебя думаю. И просто хочу побыть с тобой.

На иврите это прозвучало точь-в-точь как цитата из той самой песни Шалома Ханоха, что мне Леха в машине ставил. Забавно. Но есть тут одна загвоздка. Томер, Томер, ни черта ты не понял! По-прежнему говоришь только о себе: «Я думаю, я хочу» — а что я хочу, тебе не интересно?

— Нет, Томер. Это будет неправильно. У тебя есть Гила, — тут он вздрогнул, видимо, и в самом деле неожиданно вспомнил про жену! — У меня есть друг.

Еще интересное про иврит: на этом языке «друг» по отношению к противоположному полу означает как раз те самые отношения. То есть, подразумевается, что друг — это твой парень. Ну и все, что к этому прилагается, включая то, о чем ты только что подумал. Что, неприятно стало? Переживешь.

— Причем тут это? — спрашивает. — Я тебя не в постель зову, я просто хочу с тобой увидеться.

— А я не хочу.

— Не ври, Тания. Ты тоже хочешь. И я тебе обещаю, что не будет ничего, чего бы ты не захотела. Мы просто посидим с тобой в ресторане и поболтаем. В этом есть что-то криминальное? Это будет означать, что ты изменила своему парню, а я своей жене?

Да, Томер. Это самое оно и будет означать. А что, есть другие варианты как рассматривать эту ситуацию?

— Давай не будем, Томер. Это лишнее. Зачем?

Вот я и задала этот идиотский вопрос эпохи гормонального кокетства. Только в нашем возрасте этот вопрос уже риторический. Потому что все всё понимают.

— И не обижайся. Это будет неправильно, и ты это понимаешь не хуже меня, правда?

Пилюлю надо подсластить. Привстала на цыпочки, притянула его голову к себе, хотела поцеловать в щеку, но он так извернулся, что поцелуй пришелся в уголок рта. От него пахло каким-то хорошим мужским одеколоном, еще чем-то странным, но не противным. А он, конечно же, мой дружеский порыв понял совершенно неправильно, схватил за щеки и… не знаю, как это описать. «Впился» — очень литературно, да и не впился он. А как-то взял своими губами мои, раскрыл их, и было это настолько волшебно! Никогда такого не было, честное слово! Нет, то есть, целоваться-то я целовалась и всегда любила это дело, но так чтобы от этого простенького действа улететь — такого не было. Что ж ты раньше-то меня так не целовал, идьёт!?

Я, естественно, виду не подала, что пропала окорнчательно, мягко, но решительно высвободилась из его объятий, буркнула: «Бабушку пора купать!» и взлетела по лестнице.

Однако ноосфера меня в покое не оставляла (вы помните, что ноосфера — это совсем другое, но мне так нравится использовать ее в этом извращенном значении!) и почему-то регулярно после встречи с двумя возлюбленными приводила ко мне третьего, который не возлюбленный, а мудак. Игореша сидел у бабули в комнате и вел с ней интеллигентную беседу на иврите — совершенствовался. Увидев меня, заволновался, занервничал, вскочил со стула, уронил какие-то бумаги с колен, кинулся их подбирать — чисто Чарли Чаплин. Ладно, стою, смотрю. Собрал листочки, выпрямился, улыбается. С чего бы вдруг?

— Привет, Таня!

— Здорово. Что-то срочное? У нас с Фаней режим…

— Не срочное, но важное, — улыбается. Ну, выкладывай. — Я сегодня получил извещение из МВД…

И что ты тянешь, гад?! Говори уже! Хотя, раз улыбается, то значит что-то хорошее. Неужели?..

— В общем, твой вопрос решен положительно, ты получаешь статус временного жителя! Твое удостоверение личности придет по почте — и все, ты легализована.

— Легализуют марихуану и другие легкие наркотики.

— Таня, не цепляйся к словам. Правда, удостоверение будет оранжевым, а не синим, как у граждан, но какое это имеет значение, да ведь?

— Да ведь.

— Зато теперь у тебя будет и медицинская страховка, и все остальное. Разве что голосовать на выборах не сможешь, а так — все права. Только визу эту надо будет продлевать каждый год. Но это ерунда — через какое-то время можно будет и на гражданство подать.

— Думаю, через это «какое-то время» я буду уже в Москве.

Игорь пожал плечами.

— Дело твое.

— Мое. И Фанино.

— Кстати, о Фане, — оживился мой муженек. — Ко мне тут приходили с проверкой: живем ли мы вместе. Хорошо, что я догадался часть твоих вещей домой отнести. И тапочки тебе купил. Тапочки их убедили. Как и белье в шкафу и двуспальная кровать.

Да, вспомнила я, он после того визита взял что-то, говорил, что могут прийти проконтролировать мое наличие в его жизни. Я и отдала, что не жалко. Хорошо, значит, сработало.

— Так что, Тань, захочешь вернуться — в любой момент…

— Ты совсем больной? Говорили же уже об этом.

— Дело твое. Они, кстати, и сюда могут прийти, мы же им сказали, что ты тут работаешь, проверят. Будь готова. Я Фаню уже предупредил.

— Хорошо.

— Можно тебя на минутку?

Что еще ему надо?

— Только на самом деле на минутку, нам с Фаней пора вечерний ритуал совершать.

— Я быстро…

Вышли на кухню, и тут эта сволочь наклоняется ко мне и шипит:

— Я бы на твоем месте мне бы не хамил, и вообще был бы поласковей.

— С какой стати?

— Я ведь могу и передумать. И перестать врать. И вылетишь ты отсюда без денег, без статуса, безо всего. Так что перестань грубить. Поняла? Веди себя прилично.

Я аж задохнулась. Нет, ну что за гад?! Как, ну, как я могла его любить и страдать, попасть ради него на безумные бабки и притащиться в эту заграницу?

— А ничего, что я тоже про тебя много что рассказать могу? Помнишь? За мной не заржавеет!

— Я помню все. Но я-то с тобой нормально разговариваю, правда? Вот и ты заканчивай со своей агрессией. По доброму прошу. Пока. Пришлют удостоверение — передам.

И ушел.

А я осталась мыть Фаню мою, отвечать невпопад на ее вопросы, перестилать постель и — думать. То, что Игореша мой мудак, это известно и не обсуждается, вот только они порой совершают мудацкие поступки. Особенно мудаки мстительные. А господин Лапид, оказывается, очень мстительный, и благородства его хватило совсем не надолго. И он ведь на самом деле на такое способен, если смог меня как тряпку выбросить, на бабки кинуть и сбежать. До сих пору трясет, как вспомню это унижение.

И тут я поймала себя на мысли, что мне не только депортации не хочется, но и вообще уезжать из этой страны. Даже по собственной воле. Странное чувство. Прикипела я к Израилю. И жара уже не так донимает, и не так уже странны еврейские праздники с их четко установленным распорядком и тысячелетиями не меняющимся меню. Хотела бы я здесь жить? Наверное, да. Хочу ли я уехать? Не знаю. Я ведь работать пошла, и уроки стала давать только для того, чтобы собрать деньги и укатить к Катьке. А сейчас постоянно задаю себе вопрос: я ей нужна вообще? Явится мамаша, упадет на хвост, начнет из нее кровь пить. А я точно начну. Все мамаши кровь из взрослых дочерей пьют, и я буду, никуда не денусь. И будет она на маму раздражаться, как я на свою раздражалась. Оно нам надо обеим? Хм, что-то я с «еврейским акцентом» заговорила. Интересно.