Третий выстрел

Но она выжила и сидит в кресле-каталке, потому что ей уже трудно ходить. За ней ухаживает какая-то женщина, потому что сама себя она обслужить не может. Как она оказалась здесь? Что с ней произошло, кроме старости?

Фаня просыпалась в слезах, долго приходила в себя. Это кошмар, всего лишь ночной кошмар. А в этой жизни надо не о горькой своей судьбине плакать, а решать проблемы.

Проблемы решались постепенно, но неуклонно. Меир передал через Михаль, что с квартирой можно не торопиться, у него есть, где жить («Интересно, где?» — ревниво подумала Фаня). Ветерана военно-морских сил Соединенного королевства как-то очень быстро приняли на работу в Англо-Палестинский банк, сначала просто кассиром, но пообещали карьерный рост. Узнав о двойном ее имени, сотрудники отбросили «галутное» Фанни и обращались к ней исключительно «Юдит». «Вот и опять у меня новое имя», — думала она. Сколько же она этих имен сменила за свою жизнь, но внутри осталась все той же Фаней, хорошей еврейской девочкой из Одессы. Хотя теперь она вовсе не была такой наивной, как четверть века назад, да и нет больше для нее Одессы, лучшего города на Земле.

Дочь помогла приодеться, жизнь потихоньку налаживалась. Меир, наверняка, презирает меня, думала Фаня, за то, что я окончательно предала прежние идеалы: стала клерком, чиновницей, служу буржуазной Маммоне. А какая, собственно, у нее была альтернатива? В свои 45 возвращаться в подполье, планировать акции возмездия и палить из верного Webley в инакомыслящих? Да и револьвера у нее давно уже нет никакого. У нее растет дочь, смешливая веснушчатая девочка с рыжими волосами.

Резкая и быстрая, как все подростки, не признающая платьев и юбок, Михаль влетала в дом, громко сообщая, что она уже тут. Могла бы и не сообщать. Это, по шуму в подъезде, было слышно задолго до того, как она подбегала к входной двери. Влетев, кидалась к матери, наскоро обнимая. Усаживалась за колченогий кухонный стол, покрытый клеенкой с вытертыми цветами, лихорадочно хлебала суп, не успевая прожевывать овощи, сообщала последние новости школы, потом — уже шепотом — новости отряда. Фаня ездила с ними несколько раз в пригород, где в подвале отдельно стоящего дома ребята устроили некое подобие тира и свозили туда оружие: несколько разномастных винтовок, два револьвера и невесть откуда взявшийся немецкий пулемет MG-42. С пулеметом Фаня разобралась довольно быстро — сказался опыт, правда, лента к нему была всего одна. Револьверы тоже проблемы не составляли, а вот с винтовками пришлось повозиться: она не спрашивала, где они их доставали, но по молодости лет и по незнанию закупили бракованный товар. У одной сбит боек, у другой — не хватало боевой пружины, так что она попросила мальчишек избавиться от них, ничего не поделаешь. Однако Авигдор, самый упорный из них, как-то ухитрился отправить оружие на ремонт в подпольную мастерскую. И винтовки стали работать как положено.

Стреляли эти бойцы из рук вон плохо, особенно девочки — слишком тяжелым было оружие для тонких рук, слишком сильной отдача для нежных плеч. Но в этом деле главное — желание, даже не желание, а какая-то бешеная страсть, с которой эти мальчики и девочки готовились воевать. Фаня удивлялась, насколько она робела перед таким напором. И разъясняла, учила, показывала. Приходилось экономить патроны — это было самое ценное, но откуда они их добывали к своему разномастному арсеналу, было непонятно. Экономя боеприпасы, сначала тренировались вхолостую, щелкая затворами — тоже надо уметь быстро и на автомате обращаться с оружием, начнешь думать о порядке действий и вспоминать, как и что делать правильно — погибнешь. Так что худо-бедно, но через какое-то время фанины подопечные стали попадать в цели — сбивать консервные банки и разбивать пивные бутылки. Мусор после стрельб мальчики поначалу заставляли убирать девочек, но Фаня быстро положила этому конец, установив дежурство на равных. Нечего. Все равны, значит все равны.

А в стране уже шла самая настоящая война. В июле 1946 прогремел взрыв в гостинице Царь Давид в Иерусалиме. Он унес жизни 91 человека… среди них семнадцать евреев. Фаня пыталась поговорить об этом с Меиром, когда он пришел принести какие-то деньги и подарки Михаль, но он категорически отказался обсуждать действия своих товарищей. «Наверняка, участвовал, не могло такое дело обойтись без него», — думала Фаня. Но он никогда ничего не скажет. Это же Меир!

Отчаянная смелость бывших соратников ее поражала: чего стоил налет на тюрьму в Акко, откуда бойцы Иргуна выпустили всех заключенных. В ответ на казнь троих боевиков были повешены два британских сержанта, после чего схватки с английскими войсками участились, становились все более жестокими с обеих сторон и не прекращались даже после 29 ноября 1947 года, когда ООН приняла «План раздела Палестины».

Фаня как и все работники банка, да что говорить — все израильтяне! — затаив дыхание, слушала прямой репортаж с Генеральной ассамблеи. Директор банка вслух подсчитывал голоса, записывал мелом их количество на грифельной доске — 20, 29, 33 — за! 13 против — ну, это ожидаемо! И 10 воздержались!

— Евреи! У нас есть государство! У нас родилась страна! — завопил он, и бросился обнимать сотрудниц, все кричали, кто-то плакал, кто-то смеялся, Фаня вместе со всеми обнималась и целовалась, радостно улыбалась и думала, что теперь дочери и ее друзьям придется воевать. И им будет очень тяжело, храни их Всевышний.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ИЗРАИЛЬТЯНКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ. КИНО, ВИНО И АРИЯ ВИОЛЕТТЫ. ТЕЛЬ-АВИВ, 1995

Фаня сильно сдала в последнее время. Стала уставать от своих рассказов, даже принялась плакать в особо трогательных местах. Старики говорят, сентиментальны, но, честно говоря, и у меня в этих местах пощипывает в носу. Задремала моя бабулька, слава богу, пусть отдохнет. Ей, как любой женщине, надо выговориться, пусть даже перед совсем чужим человеком. Хотя, надеюсь, я ей уже не совсем чужая.

Но с каждым рассказом она меня все больше поражает. Если это, конечно, не фантазии. Вот, оказывается, какой была Михаль, мать Томера. Трудно представить весьма раздобревшую 66-летнюю женщину тоненькой боевой девчушкой, которая не ходила, а летала, училась стрелять и готовилась к тяжелым испытаниям. Ну так и во мне сегодняшней несколько трудно узнать разбитную девицу с бас-гитарой наперевес и с косяком в кармане.

После похода в МВД и неприятного разговора с Игалем, век бы его не видать, да вот только нужен он мне пока, понеслась моя размеренная жизнь какой-то буйной иноходью, спотыкаясь и дергаясь. Каждую неделю встречаюсь с другом сердечным Лехой, уговаривая себя, что это только для здоровья, и очень боясь привязаться. А привязаться к нему легко: парень он добрый, заботливый, так что есть немалая опасность, да и девушка я привязчивая. Вот только этого совсем не надо. Ни к чему. Весело потрахаемся, пока я не свалю из Израиля, с благодарностью за все хорошее, и мило попрощаемся с тобой, Леха. Поверь, так будет лучше для всех. А для тебя — особенно.

Еще большая опасность — что не я, а он ко мне привяжется, потому что, чувствую, весьма сей мужчина ко мне неравнодушен. Жалко, если я ему сделаю больно. Я ж не садистка. Хотя, если вдуматься, все мы, бабы, в душе садистки, хлебом не корми, дай сделать больно тому, кто тебя любит. А с другой стороны, благодарно принимаем боль от тех, кого любим. Тут тебе и садо, и мазо, и все, что хочешь. Такая уж наша бабская планида.

Мы с Лехой, кстати, в Иерусалим съездили. И снова я была в каком-то непонятном состоянии — то ли возвышенном, то ли подавленном. Удивительный город. И «было мне там видение» — это ж горний град Ерусалим, там без видений никак, тут люди вообще с ума сходят, Не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле, решают, что они и есть Мессии, призванные очистить этот мир от скверны и спасти человечество. Так он действует на неокрепшие души.