Третий выстрел

Фаня присмотрелась к нему. Провоцирует или на самом деле готов к расколу?

— Организации — это не ко мне, — сказала она. — Я против сектанства, а любое организованное сообщество со временем превращается в секту и начинает действовать исключительно в целях собственного выживания. Это…

— Да знаю я про твое анархистское прошлое! — засмеялся Меир.

— Это не прошлое. Это — настоящее, — серьезно ответила Фаня. — Нельзя загонять народ в рамки. В любые. Это погубит народ. Так что — я против.

— Ну и зря. Нам такие как ты пригодились бы.

— Нам?

— Да. Думаешь, мы с тобой одни такие? Тут многие думают так же. Ну, мы с тобой еще вернемся к этому разговору, правда, Фанни?

— Посмотрим, Меир.

Пожали друг другу руки и разошлись.

А Фаня отправилась в Иерусалим. Знала, что глупое суеверие, что все это стариковские бредни, но надо было вложить записку в Стену плача. Говорят, что такие письма доходят до Бога, и тогда изъявленное в них желание исполнится. Все же уроки папы Хаима не прошли даром. А вдруг?

Обошла завалы по дороге к Стене, пробралась сквозь груды камней, положила руку на теплый гладкий камень и замерла. Стало спокойно, ушла горечь, прояснилось в голове. Камень что-то прошептал ладони, Фаня согласно кивнула. Рядом с ней стояла смутно знакомая женщина, чудно одетая, точно так же положив руку на камень Стены. Интересно, о чем она думает? Что написала в своей записке? Ей ведь уже лет сорок, наверное, может даже пятьдесят, что просят в таком почтенном возрасте? Да какая разница, женщины в любом возрасте просят у Бога одно и то же. Женщина повернула голову, изумленно взглянула на Фаню, даже рот приоткрыла. «Что ее так удивило?» — подумала Фаня и дружески прикрыла глаза: мол, все спокойно, все хорошо, не беспокойся. Развернулась и ушла. «Откуда я ее знаю?» — мелькнуло в голове, но Фаня тут же о ней забыла.

Меир и Йосеф появились в ее кибуце через несколько недель. Фаня удивилась, но поняла, что случилось что-то из ряда вон выходящее, если уж они приехали вместе. Неожиданно. Пригласила гостей в караван, но Йосеф отрицательно помотал головой:

— Пойдем где-нибудь на воздухе поговорим.

Погода и правда стояла замечательная. Несколько дней назад прошел первый дождь, необычайно рано в этом году. Стало прохладно, а по ночам даже холодно.

Они втроем вышли за ворота кибуца, зашли в пардес[62]. Некоторое время гуляли молча, потом Меир начал[63]:

— В соседнем кибуце пару недель назад, во время беспорядков, трое арабов изнасиловали нашу девушку. Ее мужа убили, сама она скончалась в больнице. Ее новорожденный ребенок остался сиротой. Руководство кибуца, как положено, обратилось в полицию, те, вроде, начали розыск, но так лениво, что двое насильников успели скрыться, один — в Дамаск, второй — в Амман. А вот третьего сумели схватить. На суде он все отрицал, так что преступление сочли недоказанным, и этого скота отпустили домой…

— Почему меня это не удивляет, — пробормотала Фаня.

— Зато Бен-Гуриона[64] очень удивило, — встрял Йосеф.

— Да, — продолжил Меир, бросив взгляд на руководителя северного округа. — Старик (Фаня вздрогнула: ну да, Давида Бен-Гуриона, несмотря на достаточно молодой возраст, прозвали «Стариком», как того…) был вне себя и сказал «шнайден»!

— Шнайден? — удивилась Фаня. — Резать? Это значит…

— Я категорически не согласен с решением кастрировать насильника, — горячился Йосеф. — Но подчиняюсь руководству.

— А я здесь при чем? — удивилась Фаня.

— У тебя в кибуце есть боевые ребята, — продолжил Меир. — Да и ты, говорят, была отчаянной девушкой.

— Была? — усмехнулся Йосеф. — Да она и сейчас безбашенная!

— Вот именно. Проблема в том, что мы не можем взять ребят из того кибуца, их все знают и на них первых падет подозрение. На твоих не подумают. Тем более, что твои — самые боевые.

Фаня некоторое время размышляла.

— Ладно, — кивнула. — Сколько человек надо? Кто еще участвует?

— Я, конечно, — улыбнулся Меир. — Еще один парень, он медицину изучал, хотел стать хирургом. Утверждает, что знает, как это сделать, не пролив ни капли крови. Про других пока не понятно. Кто от вас?

— От нас пойдут Аврум и я.

— Ты?

— У меня с насильниками и с их кастрацией свои счеты.

Изувеченного араба они бросили в пардесе у дороги. Все случилось мгновенно, за несколько секунд, и действительно прошло без кровопролития. Насильник к своему счастью потерял сознание сразу, как только понял, что сейчас произойдет, так что сопротивления практически не оказал. Тем более, что его для профилактики довольно сильно огрели дубиной по голове.

— Ничего, очухается, — сказал недоучившийся хирург, поднимаясь с колен и глядя на лежащего ничком араба. — Не смертельно.

— Зато другим урок будет, — сплюнул Меир. Аврум и Фаня стояли в стороне, ведя наблюдение.

— Надо заехать к ним в кибуц ненадолго, сказать, что все сделано, за ребят отомстили.

— А этот? — спросил Аврум.

— Выползет, дорога рядом. А не выползет — и черт с ним.

Секретарь соседнего кибуца, грузный молодой мужчина, выслушал их, покачал головой, не выразив никаких эмоций.

— Спасибо, ребята.

— Не за что. Мы там на нем записку оставили: «Так будет с каждым, кто попытается изнасиловать еврейскую девушку».

— Это правильно, — секретарь был немногословен.

Они собрались уже уходить, когда Фаня вдруг повернулась и спросила:

— А где ее ребенок?

— Какой ребенок?

— Этой девушки, которая погибла.

Секретарь наконец сообразил.

— А, эта… Пока что с одной из наших, у которой свои дети есть, так что она знает, что с младенцами делать. А что потом делать — не решили еще, может, надеемся кто-то к себе возьмет.

— Можно на него посмотреть?

— На нее, — поправил секретарь. — Это девочка. Можно, конечно.

— Фаня, — негромко сказал Меир. — Нам надо убираться отсюда. Чем скорее, тем лучше.

— Я быстро. Просто взгляну.

Женщина Фане не понравилась: была неприветлива и весьма недовольна вторжением. Она недавно уложила в кровать своих детей, и прошипела незваным гостям:

— Только тихо!

Фаня ничего не ответила, подошла к кроватке, в которой лежал крохотный сверток. Пухлые щечки, синие-пресиние глазки… Девочка не спала, но и не плакала, только пожевывала беззубым ротиком и морщила носик.

— Как ее зовут? — шепотом спросила Фаня.

— Мы назвали Михаль.

— Я ее заберу.

Женщина изумленно посмотрела на Фаню.

— У тебя свои-то дети есть?

— Теперь есть.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. НА МОРЕ! ТЕЛЬ-АВИВ, 1995

— Так Михаль у вас приемная?

Фаня усмехнулась.

— Нет, родная.

Я поняла, что сказала бестактность. Впрочем, как всегда. Что ж я за человек-то такой?!

— Как же вам ее отдали? Просто так?

— Почему просто так? Их секретарь немного поупирался, но всем было ясно, что это наилучший выход. Вот и отдали.

Какие-то они были тогда… Чудные, что ли. Интересно, а я бы смогла взять вот так чужого ребенка и растить? Наверное, да. Особенно если бы своих не предвиделось.

— А чем вы ее кормили? Она же крохотная совсем была!

— Деточка, в кибуце-то? Какая проблема? Молоко коровье, козье, все свежее, никакой химии, как сейчас. Да и дети в кибуце практически общие. У нас и ясли были, и детский сад. Правда, чуть позже, когда девочки рожать стали одна за другой. А так — кто свободен, тот и сидит с детьми. Идея была хорошая, жалко, что недолговечная.

— Какая идея? Кибуцы?

— Именно. Идея коммуны, где все общее и все равны — идея великая. Но только до тех пор, пока живы те, кто этой идеей горит, кто ради нее на все готов, даже на смерть. Именно поэтому из кибуцев выходили лучшие воины: они боролись за идею, потому что для них еврейское государство — это и был кибуц. А потом подросли их дети…