Третий выстрел

Вдали раздался натужный вой двигателя, автобус подъезжал к кибуцу, поднимался от шоссе к воротам. Мигнула юному стражу: возьми на прицел — вдруг это арабы захватили транспорт? Тогда — огонь. А пока смотрим в оба. Сжала рукоятку револьвера.

Автобус подъехал ко входу в поселение, остановился. Из дверей вышли ребята те, кого посылала. А Натан? Его не было. Старший группы, Аврум, потоптался, выпрыгнув из дверей, долго не решался, но все же пошел к Фане. Она сразу поняла: был бы Натан там, в автобусе, то уже бы выскочил и побежал к ней, захлебываясь от возбуждения, стал бы рассказывать, как они отразили атаку арабских погромщиков. А раз он не вышел, то там его нет. Оставалась надежда, что он еще в поле, но Фаня понимала, что это глупо. Ребята бы привезли. А они не привезли. Наверное, просто ранен.

Не надо думать. Не надо. Сейчас Аврум подойдет и скажет, что Натан просто остался в поле. Или уехал до прихода арабов. Или ранен. Да много что может объяснить, почему Натана нет с ними. Только не надо говорить правду, Аврум, ты хороший парень, бейтаровец, выжил в Польше тогда, выживешь и сейчас. Фане стало очень холодно. Почему холодно? Начало сентября, в Палестине самое жаркое время года, почему же так холодно?

Аврум подошел к ней, замялся.

— Фаня, мы не успели…

Чего они не успели? Вот же автобус, вот же выходят ребята. Что там было успевать?

— Они забили его и Нухима. Насмерть. Мотыгами. Остальных мы отбили. А Натана не успели. Прости, Фаня.

«Прости». Разве такое прощают? Фанни-Иегудит Рубинштейн-Винер, возьми себя в руки. Нельзя распускаться. Потом будешь плакать. Долго, громко и безутешно. Выть будешь, раздирая горло, но потом. Сейчас — нельзя. Сейчас ты бесчувственная тварь. Она дернулась к автобусу, но Аврум осторожно взял ее за локоть:

— Не надо, Фаня. Тебе лучше на это не смотреть.

Он что, думает, она раскиснет и бухнется в обморок? Что, она кисейная барышня? Видели мы изуродованные трупы, всякое видели. Ну-ка, отпусти!

— Фаня!

Что «Фаня»!? Но ее держали крепко, не вырвешься. Хорошо. Спасибо, ребята. Теперь набрать воздуху в легкие, расслабиться и хладнокровно сказать:

— Аврум, возьми еще четверых, гранаты и идите к ним в деревню. Сожгите домов пять-шесть, сколько сможете. Неважно, есть там люди или нет. И проследи, чтобы все вернулись живыми. Если кто-то попробует вам помешать — стреляйте, не раздумывая. Понял?

— Да, Фаня! — Аврум внимательно посмотрел на нее, продолжая держать, не пуская, ожидая, что она скажет что-то еще, но Фаня молча кивнула в сторону деревни и пошла к каравану секретариата. А что было говорить? И так все ясно. Натана больше нет. И смотреть на то, что от него осталось, не надо. Для нее он останется тем ингале, который бегал голым по парижской комнате и рассказывал про Герцля и Altneuland. А теперь его нет. Вот это еще предстоит осмыслить, потому что — он же есть, они только сегодня утром сидели в кибуцной столовой и, смеясь, обсуждали отличие неправильного сталинского курса на коллективизацию от правильного кибуцного движения. Поспорили немного, но это у них всегда. Они постоянно спорили, еще с той комнаты на бульваре Квиши. Там у него была ванна. Настоящая. И он так трогательно краснел и стеснялся на нее смотреть, когда она вышла из ванны голая, прошла общим коридором и зашла к нему в комнату.

— Дай что-нибудь накинуть! — сказала ему. А он, даром, что мальчишка с румянцем, залившим щеки, небрежно бросил:

— Да зачем? Тебе так хорошо! Красиво!

Его забили мотыгами. Ему было очень больно, наверное. Почему он не стрелял? У него же был маузер, он же мог кого-то из них убить, остальных напугать. Но Натан никогда ни в кого не стрелял. И тут не смог. Остальные, видимо, ждали от него, секретаря кибуца, сигнала. А он не смог. И его забили насмерть, как еще полторы сотни евреев в Иерусалиме, Хевроне и тут совсем рядом, в Цфате. Натан не стал стрелять в людей, он не знал, что те, кто бежал к нему с мотыгами — не люди, а нелюди, в них стрелять не зазорно. Даже необходимо. А он не смог. А если бы смог, то это был бы не Натан. Теперь его нужно похоронить здесь, на кибуцном кладбище. И пусть кто-то прочитает Кадиш. Натан был бы рад этому, он всегда пытался соблюдать еврейские традиции, постился в Судный день и никогда не работал в субботу. Они и об этом спорили, она доказывала, что религия — ерунда и мракобесие, ведь он сам сказал, что нужно строить новый мир, и бессмысленно строить новое по старым правилам. Она говорила, что еврейский — не значит религиозный, а он возражал: а что тогда в человеке еврейского? И был прав. Нужно сегодня же похоронить и прочесть Кадиш. Кого похоронить? Натана? Да нет. Надо просто дождаться, когда он вернется с поля.

Вдали раздалось несколько взрывов, со стороны деревни в небо поднялся столб черного дыма. Аврум все сделал, как она сказала. Он хороший парень. Будет бойцом. А Натана больше нет. И теперь с этим надо жить.

На следующий день у ворот кибуца остановился автобус, из которого высыпало несколько арабских полицейских с британским сержантом во главе. Фаня вышла им навстречу. Они с сержантом некоторое время смотрели друг на друга, затем он представился:

— Сержант Ричард Дэвис, — и вопросительно посмотрел на Фаню.

— Фанни-Иегудит Винер, исполняю обязанности секретаря кибуца.

— Миссис Винер, — он помедлил, задав немой вопрос, Фаня кивнула: все в порядке, я — миссис. — Нам сообщили, что вы являетесь зачинщиками беспорядков и обвиняетесь в нападении на деревню, в котором погибли двое невинных граждан.

— Сержант Дэвис, сэр! Мы — сельскохозяйственная община, выращиваем цитрусовые и занимаемся исключительно этим. О каком нападении вы говорите?

— Миссис Винер, мэм, — Дэвис улыбнулся, он все понял. — Мы получили сигнал и обязаны провести обыск в вашем поселении. У ваших людей есть оружие?

— Помилуйте, сержант Дэвис, сэр!

— Ричард, мэм, просто Ричард.

— Хорошо, сержант, зовите меня Фанни.

Тот кивнул, улыбнулся.

— Откуда у бедных крестьян оружие? Наше оружие — грабли и тяпки. Но вы, безусловно, можете обыскать кибуц, это ваше полное право.

Полицейские в высоких папахах и с дубинками в руках ринулись в ворота. Фаня наклонилась к англичанину:

— Предупредите ваших людей не слишком усердствовать, поселение наше молодое, люди горячие, парни могут занервничать, вот тогда действительно может выйти неудобно. А вас я приглашаю выпить со мной чаю. Вы ведь любите настоящий английский чай, Ричард?

Понятно, что ничего у них не нашли, и найти не могли: ребята всю ночь прятали оружие, чтобы даже ножей, кроме кухонных, в кибуце не осталось.

— Видите ли, сержант…

— Риччи, просто Риччи.

— Да, конечно, простите. Так вот, накануне неизвестными были убиты двое членов нашего поселения. Я бы вас попросила проверить этот вопиющий факт беззакония. Мы уверены, что это были пришлые грабители, но на всякий случай вы, как представитель власти, могли бы спросить у жителей деревни, не видели ли они здесь чужих. Наш кибуц был бы вам очень признателен… Риччи.

Дэвис взглядом поискал на столе секретаря свободное место, нашел, поставил туда кружку. Поднял глаза на Фаню.

— Я вас понял, Фанни. Мы обязательно проверим вашу информацию.

Сержант, коротко рявкнув, загнал своих полицейских в автобус, и перед тем, как подняться в салон самому, протянул руку Фане.

— Вы очень умная женщина, миссис Винер… Фанни. Я действительно рад знакомству.

Какое-то время подержал ее руку в своей, затем кивнул, и они уехали. Фанни облегченно вздохнула.

— Аврум! — подозвала помощника. — Достань оружие, раздай своим. Думаю, ночью будут гости.

Гости появились не ночью, а на следующее утро. К воротам подкатила повозка, в которой сидел мухтар[59] соседней деревни и его охрана — трое свирепого вида арабов с одной винтовкой и двумя саблями. Мухтар, одетый в традиционную галабию[60], важно кивнул стражнику и потребовал провести его к «начальнику». Увидев Фанни, поджал губы — женщина! Ох уж эти евреи! Вести переговоры придется с женщиной. Позор, но делать нечего. Сел без приглашения, помолчал, перебирая четки. Фаня тоже молчала. Это мухтару понравилось: женщина не должна говорить, пока ей не разрешит мужчина. Фаня молча махнула кому-то невидимому, в комнату вошла девушка в синих холщовых шортах, поставила на стол поднос с двумя чашечками кофе. Мухтар посмотрел на голые ноги девушки и поджал губы: какое бесстыдство! Ну, хотя бы законы гостеприимства знают. Сделал глоток кофе, поставил чашечку.