Третий выстрел

Точно так же я считала, что жизнь кончена, когда на суде огласили приговор: смертная казнь через повешение. И за те пару секунд, когда судья прочел: «…но учитывая возраст несовершеннолетней Фанни Ройдман смертная казнь заменяется бессрочной каторгой» — я готова была прямо в зале умереть от ужаса. Но выжила, как ни странно. Выжила и в Акатуе. И после чудовищно болезненной операции в глазной клинике Гиршмана в Харькове. Так что не надо. Я любой приговор приму с достоинством. Жила честно — и умру честно. Хотя… раз Ульянов выжил, он вполне может продемонстрировать свое большевистское великодушие. Не очень в это верится, но ведь может же такое быть. Вот только способен ли он проявить милость? Нет, надеяться на это нельзя. Когда надежды нет, как-то легче, что ли. Надо не уповать на милость новоявленных сатрапов, а высказать им все, что задумала. Это — главное.

Мику-то я потом встретила, после каторги. В Харькове случайно столкнулись. И пришла к нему в гостиницу. Ночью. А почему нет? Сама пришла. Хоть он больше не был прежним Микой, а каким-то советским служащим, что-то там по профсоюзной линии. И убедилась, как он изменился, как его словно ядом опоили: исчез боевик-анархист, появился сытый довольный чиновник, обласканный большевиками за свое предательство. Но я же должна была хоть как-то его отблагодарить за давнюю попытку меня оправдать и избавить от каторги! Да и любила я этого совслужащего, что уж там скрывать. Предательство он совершил не тогда, когда сбежал из гостиницы на Подоле, бросив меня на растерзание жандармам, а когда угодливо пошел служить большевикам. Только я-то его всегда любила, любого. Не знала, что бы я сейчас чувствовала, если бы не было этого случайного — случайного ли? — столкновения на улице в Харькове. А так у меня осталась хотя бы эта ночь. Хоть я снова никакого удовольствия не получила. Мика нервничал, все спрашивал, почему я такая холодная. Он не понимал, что это не я холодная. Я 10 лет на каторге провела, у меня все женские органы отморожены и атрофированы. Мне и раньше-то все это было не очень надо, а теперь и подавно. Но я его любила! Любила в Одессе, любила в Киеве, любила на каторге, любила, когда лечилась в Крыму. И сейчас я его люблю, негодяя и предателя. Если бы снова позвал на ночь — опять пошла бы, не задумываясь. Мне этого животного удовольствия не надо, мне с ним нужно быть. Близко-близко, вдыхать запах его волос, чувствовать его руки, его губы на моем теле, смотреть на него, когда он после любви откидывается на постель, красивый мой Виктор, Реалист, Мика.

А потом, как всегда после прекрасных ночей, наступило отвратительное в своей беспощадности утро, и он зачем-то сказал, что больше меня не любит, что я ему не нужна. Думал, наверняка, тем самым отрезать меня от себя, не дав ненужных иллюзий. Дурачок, разве можно меня от тебя отрезать? Отрезать можно руку или ногу, а как отрезать чувства? Меня Акатуй от тебя не отрезал, так неужели я от твоего жалкого «не люблю» сломаюсь? Так и останешься ты навсегда моим единственным мужчиной. Единственной любовью. До самой смерти. В буквальном смысле.

Все, Фейга! Хватит! Что за глупости! Вот не хватало! Не о том, не о том думаешь! Интересно, когда они устроят свое судилище? Наверняка, захотят дождаться Дзержинского из Петрограда. Троцкий, конечно, будет обвинителем, это прямо для него, краснобая. Может, подождут пока Ленин оправится после ранения? Все может быть. Забавно будет, если Ульянова вызовут в суд как потерпевшего. Станет ли позориться? Естественно, захотят чтобы все было по правилам, была защита, наймут какого-нибудь старорежимного адвоката, который будет заниматься крючкотворством. Да, скорее всего так и будет, чтобы показать, как справедлив их советский суд. А я докажу, что он был и есть несправедлив. Все, что угодно, кроме справедливости. Даже интересно, как это все пройдет.

Дверь камеры распахнулась, вошел матрос с бумагой в руках, прочитал:

— Фанни Ефимовна Каплан? — и вопросительно посмотрел на заключенную.

— Нет, Фейга Хаимовна Ройдман.

Матрос уставился в бумагу и снова поднял глаза на арестантку.

— Но Фанни Каплан — это вы?

— Я Фейга Ройдман, — «Господи, до чего же он тупой!»

Матрос подумал немного и вышел. Через какое-то время в двери снова провернулся ключ и тот же матрос вновь появился на пороге.

— Фанни Каплан, она же Фейга Ройдман, она же Дора — на выход без вещей!

«Значит, снова на допрос поведут, если без вещей», — устало подумала женщина и, заложив руки за спину, пошла к выходу.

Они долго петляли коридорами, пока наконец не вышли на небольшую площадь перед закрытыми воротами, где стоял грузовик с работающим мотором. Дора хотела повернуться к матросу и спросить, куда ей садиться, но не успела: он уже выстрелил ей в затылок.

«Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)» «Известия», 4 сентября 1918 года

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

АНАРХИСТКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ. МАРШ МЕНДЕЛЬСОНА. ТЕЛЬ-АВИВ, 1994

Со мной в последнее время происходят странные вещи. То ли с ума схожу, то ли в воздухе распылили что-то ядовитое. Вот и сегодня: вышла утром выносить мусор, а у подъезда стоит мужчина, весь в кожу затянутый. Это по такой-то жаре! И опять неудобно получилось, я ж в чем дома ходила, в том и выбежала, даже шлепанцы не сменила — сколько там метров до той помойки, не о чем говорить.

А этот кожаный на меня посмотрел, пальцем погрозил и тихо, но жестко сказал:

— Я все знаю!

И исчез. Как исчез? Да вот так — взял, да исчез. А я стала мучительно думать, что же это было? И тут меня как по башке треснуло: он же вылитый Яков Михайлович Свердлов! Точно такой, как его художники потом стали рисовать: весь в коже и с грозным видом. Понятно, что это не Председатель ВЦИК, тот уж больше 70 лет лежит в могиле у кремлевской стены, просто похожий очень. Ну да, это ж Израиль. У Свердлова была яркая еврейская внешность, а тут таких полно. Буквально, большинство. Просто улицы забиты такими Свердловами.

И что он знает-то? Сумасшедший какой-то, в кожу затянутый. Ладно. У меня и без него проблем куча, не хватало еще Якова Михайловича на улице встретить. Совсем уже крыша поехала, да? А ей сейчас ехать ну никак нельзя.

Кажется, это у Островского была пьеса «Не было ни гроша, да вдруг алтын»? Вот и у меня та же история. Не было у меня до этого ни одного жениха, как вдруг практически одновременно появилось целых две штуки. Пока я маялась, прикидывала как жить дальше, пыталась понять, «куда ж нам плыть», нарисовался мой драгоценный Игаль Лапид. Представляете? Это вам не Свердлов привиделся.

Дело было так. Среди бела дня раздается звонок в дверь. Пошла открывать, как раз, думаю, Эден должна прийти на занятие, я ей обещала показать как играть Smells Like Teen Spirit Нирваны. Вот же всеобщее помешательство на этой песне! Эден говорит, что у них все мальчики и девочки без ума от лидера этой группы Курта Кобейна, особенно после того, как стало известно, что он покончил с собой. Многие музыканты становились культовыми после смерти, часто заслуженно, еще чаще — незаслуженно. Мне этот «Подростковый запах»[38] вообще никак, но для этих тинейджеров — откровение и сумасшедший хит. А тут еще мне Эден поведала, про что там поется… Английский у нее гораздо лучше, чем мой, да и откуда у меня взяться хорошему английскому? Вот она мне и перевела, захлебываясь от восторга. Ну да, обычный подростковый запах — секс, наркотики, рок-н-ролл. Смешная такая, эта Эден, переводит мне особо скользкие места, а сама поглядывает, как я отреагирую на текст про безопасность выключенного света и на слово либидо. Да нормально я отреагирую, девочка, не волнуйся. Был у меня и выключенный в комнате свет, и либидо, и всякая дурь в папиросе, весь этот «подростковый запах». Это вам кажется, что взрослые родились сразу взрослыми, а мы тоже были подростками, не поверишь.