Третий выстрел

Целый день сегодня без допросов. Ну, хоть за это спасибо. Перед судом надо собраться с мыслями, отрепетировать речь, чтобы не запинаться, а чеканить каждое слово, вбивать его гвоздями в мозги этих псевдо революционеров, предателей нашего дела. Да, я уже выбрала основной посыл моей речи — предательство. Предательство тех, кто героически шел на смерть ради нашей общей идеи, ради счастья людского. Предательство их памяти. Предательство идеалов свободы, равенства и братства. Об этом буду говорить.

Все мы в свое время бредили Великой французской революцией, провозгласившей эти бессмертные принципы: Liberté, Égalité, Fraternité — свбода, равенство, братство. Но только мы забыли, к чему привели эти лозунги: якобинцы уничтожили жирондистов, Конвент уничтожил якобинцев, затем 18 брюмера, когда вместо Республики появляется Директория, и 9 термидора, когда вся эта блестящая революция закончилась, похоронив вечное стремление человечества к идеалам. И тогда неизбежным становится приход Бонапарта и создание Империи, угрожающей миру и спокойствию в Европе. Они хотят кроить нашу революцию по этим лекалам? Неужели история ничему не учит?

Хорошо бы, чтобы ленинские прихвостни вспомнили: «отцов-основателей» вырезали первыми. На гильотине закончили свою жизнь те, кто сделал своим девизом эти «либерте, эгалите, фратерните» — Демулен, Верньо, Дантон, Эбер. Не пощадили ни ученых, ни поэтов — казнены Лавуазье и Андрэ Шенье. А потом отрубили головы тем, кто отправлял отрубать головы: Сен-Жюсту и Робеспьеру. Это те, кого мы знаем. А сколько французов было уничтожено без суда следствия, расстреляно, утоплено в Луаре и Сене! И к чему это привело? К империи Наполеона! Я надеюсь, что этого не произойдет в России, но все данные говорят о том что к этому все и идет. Сейчас они уничтожают своих старых союзников по революционной борьбе, а потом неизбежно, примутся друг за друга. Исторические уроки забывать нельзя! Если Ульянов и выжил, то это ненадолго, а после его смерти начнется такая грызня, такая война за власть, что Марат и Робеспьер позавидуют в своих гробах! Победители уничтожат побежденных, потом тех, кто помнит, что побежденные были когда-то не врагами, а лучшими друзьями народа, потом начнется такая вакханалия крови!.. которая закончится императором. Не в буквальном, но в фигуральном смысле. Кто-то из этих пауков в банке передавит остальных и станет главным пауком. Надо бы об этом помнить, все закончится Наполеоном, репрессиями и войной. По-другому не бывает.

Вот, о чем я скажу на суде: опомнитесь! То, что вы творите сейчас, приведет к катастрофе, беспощадной диктатуре, не рекам — морям крови! Для того я и взяла в руки пистолет: остановить грядущий чудовищный террор в самом начале, в зародыше. Поймите это сейчас, пока не поздно!

Да, именно так и надо. Не важно, что я буду говорить это в зале, где сидят ленинские прихвостни и лизоблюды. Эта речь обращена к тем, кто сейчас мучается за стенами судебного присутствия, к людям, которым дали почувствовать свободу, и у которых ее могут так же легко отобрать. И она до них дойдет. Обязательно дойдет.

Как хорошо, что мои товарки по каторге такие сообразительные: никто из них не сдал Фейгу Ройдман, Дору, навсегда искалеченную взрывом бомбы, Дору, которая одиннадцать из своих двадцати восьми лет провела на каторге, глухая, полу и просто слепая. Старая контузия по сей день дает такие головные боли, от которых сходишь с ума и хочется застрелиться. Это вам не мигрень тургеневской барышни, это адская мука. Особенно, когда ничего не видишь, не видишь почти ничего или вообще ничего. А я часто перестаю видеть. Даже после операции.

Проклятая бомба. Нет, не так — благословенная бомба, что по какой-то непонятной причине сама взяла, да и рванула в гостиничном номере на киевском Подоле. Номер нам снял Виктор. Виктор, Мика, Реалист… Боевик анархист, единственный мой мужчина, единственная моя любовь, единственный. Ради него я в свои 15 лет бросила все: родителей, друзей, родной город — и ни разу в жизни ни одной секунды не жалела об этом. Я пошла за ним, не задумываясь, влюбившись сразу и бесповоротно, влюбившись в него — и в наше общее дело. Влюбившись навсегда.

Он лишил меня невинности, но не сделал женщиной, я так и не почувствовала наслаждения от плотской любви. Постельные утехи мне были не очень интересны, чтобы не сказать не интересны вовсе, но Мике это было так нужно, и был он при этом так невыносимо хорош собой, что я была готова вновь и вновь повторять эти нелепые экзерсисы, лишь бы каждый раз видеть его лицо, перекошенное сладкой судорогой. Эти минуты были лишь пикантным добавлением к нашему Делу, тому настоящему, за что и сегодня я готова отдать жизнь. И отдам.

Террор. Вот, что связывало нас крепче поцелуев! Мика принес мне, тогда совсем несмышленой девчонке, журнал с одной очень необычной статьей. Она меня потрясла: оказывается, террор — это неизбежный атрибут революционной бури. Индивидуальный террор преследует три цели: месть, пропаганда и «изъятие из обращения особенно жестоких представителей реакции». Вот это «изъятие из обращения» буквально обожгло меня. Не убийство, нет! «Изъятие из обращения». Душители и сатрапы должны знать, что в любой момент могут быть «изъяты из обращения». Должны страшиться этого, не считать, что им все позволено. Вот что есть эффективная революционная тактика. Не надо дожидаться выстрелов властей, нужно первыми взять в руки бомбы.

Наша «Южная группа анархистов-коммунистов» решила «изъять из обращения» киевского генерал-губернатора Сухомлинова. Он был приговорен к казни за невероятную жестокость, с которой подавил выступления рабочих в незабываемом пятом году. Привести приговор в исполнение поручили нам с Микой. Именно для этого мы сняли номер в хорошей гостинице и, помимо занятий любовью, приступили к сборке бомбы. Тут-то она и взорвалась, проклятая. Или благословенная, как посмотреть.

Мика сбежал. Оставил меня, раненную осколками, ослепшую и оглохшую, в чем его впоследствии пытались обвинить, мол, струсил. А за что винить? Он был совершенно прав. Мне было 17 лет, меня казнить не имели права, а он был совершеннолетним, и его ждала виселица. Так что не романтическими бреднями надо мыслить, а единственно революционной целесообразностью. Вот нисколько его не виню. Правильно сделал. Ведь потом, схваченный после очередного экса, он признался, что вместе со мной готовил покушение на губернатора. Хотя не должен был, вполне мог об этом эпизоде не упоминать. Но он попытался скостить мне срок, все же мне пожизненное дали, совсем не сахар, знаете ли. Тоже те еще сатрапы были — пожизненная каторга даже не за покушение — за намерение! И отправили на Акатуй, слепнуть и подыхать. Да вот не вышло у них ничего! И у вас, бывшие соратники, не выйдет. Не выйдет! Ибо наш террор не имеет ничего общего с вашим «красным» террором. Вы уничтожаете, не разбираясь, правых и виноватых, мы же изымали из обращения символы — символы жестокости самодержавия.

Мне 17 лет, я безнадежно влюблена, навсегда разлучена, как тогда думала, со своей любовью. Я, жившая на теплой и нежной украинской земле, отправлена в далекую и холодную Сибирь. Было отчего сойти с ума, и там теряли разум многие девочки, не выдержавшие пытки каторгой. С другой стороны, Акатуй подарил мне бесценную дружбу с Марусей Спиридоновой, вот она-то и наставила меня на путь истинный, превратив из влюбленной девчонки-анархистки в сознательного социалиста-революционера. Что я в анархизме понимала? Мику любимого понимала, а что там эти герои собирались строить-ломать, честно говоря, было мне неведомо. А мои товарки эсерки быстро просветили слепую девчонку, четко показав, где правда, а где — ложь. Какими же крепкими и смелыми они были! Только завидовать и пример брать. Так что и от каторги бывает польза. Да, Маруся потом пошла на безумный и бесполезный для дела союз с большевиками, но ведь она же потом и восстала против них, опомнилась, поняв, по какому гибельному пути они ведут страну. Надеюсь, что с ней ничего плохого не случится после июльского выступления. А моя жизнь — кончена.