Третий выстрел

Что ж, девица Рубинштейн, надо действовать. Она же не одна будет, а с товарищами. Может, все и обойдется. Очень бы хотелось!

Георгий действительно пришел через несколько дней, принес несколько морковок, из которых Фаня решила сделать цимес. Не настоящий, конечно, нет ни изюма, ни чернослива, зато есть немного меда, так что будет пир горой.

— Ну как? Решение принято? — Георгий прожевал, посмотрел на Фаню и улыбнулся. — Очень вкусно!

— Принято, — ответила Дора за обеих. Фаня утвердительно кивнула и сразу же захотела по-маленькому: теперь деваться некуда, любое отступление будет трусостью и предательством. Все. Рубикон перейден. Очень не хочется умирать.

— Прекрасно! — Георгий вытер губы салфеткой (теперь еще и морковку отстирывать) и встал. — Подробности завтра в час на Божедомке, 49. Спросите Пастухова, вас проведут. — В дверях задержался, снова улыбнулся Фане. — Теперь, товарищ Рубинштейн, вам нужно партийное имя. Дора и Дина уже заняты — и рассмеялся.

— Дита, — смутилась Фаня.

— Что? Почему Дита?

— Иегудит, она же Юдифь, — вмешалась Фейга. — героиня еврейского эпоса.

— Очень уж претенциозно, не так ли?

Фаня смутилась. Действительно, попала впросак попадает с этим именем.

— Ладно, — махнул рукой Георгий. — Сократим Юдифь до Дита. Теперь в вашей квартире целых три Д.

И снова захохотал.

По дороге на Божедомку Дора просвещала Диту по поводу кодекса чести эсеровского боевика.

— Понимаешь, для чего мы это делаем? — спрашивала она девушку. Та неуверенно кивала. — Весь смысл нашей работы в том, что мы не отделяем себя от народа. Люди должны понимать, зачем и почему мы идем на эшафот. Мы убиваем не людей — мы убиваем символы, раньше это были символы самодержавия, теперь — символы новой антинародной власти, диктатуры самозванцев, которых никто не выбирал и власти им не передавал. Пусть судят, многие из наших товарищей спокойно давали себя арестовать, зная, что их ждет виселица, но зато на процессе они могли четко и ясно выразить цель наших действий.

— Да как же «убиваем не людей», — удивлялась Дита. — Разве тот в кого стреляют — не человек?

— Нет. Если бы речь шла о простом убийстве, то Иван Каляев, не задумываясь, бросил бы бомбу в экипаж дяди царя, когда там ехали его жена и приемные дети. Но он не стал убивать невинных. Выбрал для казни другой день, понимаешь? ЦК приговорил Сергея Александровича, но не его жену и детей, понимаешь? Приговорили как генерал-губернатора, а не как человека из плоти и крови. Неужели ты не понимаешь такую простую истину?

— В общих чертах понимаю. Но за что тогда приговорили Ленина и Троцкого?

— За предательство. Предательство идеалов революции. Предательство демократического пути России. Предателей во все времена уничтожали беспощадно. Разве ты не видишь, какую они установили диктатуру? Диктатуру пролетариата? Кто там у них пролетариат? Кто там крестьяне? Пальцев одной руки хватит пересчитать. И я буду счастлива привести приговор в исполнение. И счастлива пожертвовать собой, тем более, если на суде у меня будет возможность высказать все, что я думаю про эту бешеную свору.

«Какая сильная женщина! — думала Дита. — Это ж какой характер надо иметь, чтобы вот так спокойно быть готовой к мукам! А я? Я так смогла бы? Не знаю. Но точно не дам себя „спокойно арестовать“. Вот к этому я точно не готова».

— Ленин и Троцкий такие же символы неправедной власти, как великий князь или генерал-губернатор, — продолжала между тем Дора. — Поэтому стрелять или бросать бомбу мы будем не в некоего Владимира Ульянова или Льва Бронштейна, а в тех, кто нагло узурпировал власть и похоронил демократию, разогнав народных избранников. Нельзя, понимаешь, нельзя видеть в них людей. Это не люди. Это враги и предатели. Это не убийство — это казнь. Их приговорили, как раньше приговаривали царских сатрапов, и этот приговор мы обязаны привести в исполнение. Это понятно?

— Это-то понятно, — кивнула Дита. — А вот ты, Дора, как готовилась к убийству… ладно-ладно! К казни киевского генерал-губернатора? Ты уже тогда понимала, что это не человек, а символ? Была готова?

Дора не ответила, размашисто шагая, так, что Дита едва поспевала за ней. Дора внезапно остановилась, потрясла ногой, посмотрела на туфлю.

— То ли камешек попал, то ли гвоздь вылез, что-то колет там, — пробормотала она. — Надо будет подложить что-то, а то чулок порвет.

Посмотрела на Диту. Серьезно так посмотрела, та даже смутилась, отвела взгляд.

— Я про губернатора тебе потом как-нибудь расскажу. Не сейчас. Сейчас речь о другом.

Дора сняла посреди улицы свой уродливый башмак, сунула в него руку, пытаясь что-то там нащупать. А Фаня с изумлением смотрела на пожилую женщину, которая, взявшись неизвестно откуда, в этот момент проходила мимо них. На женщине были непонятного покроя широкие брюки, слишком яркая, на фанин провинциальный взгляд, кофта, да и пострижена она была совсем не так, как здесь было принято. Красиво, но непривычно. Странная дама перехватила Фанин взгляд, улыбнулась и как-то очень залихватски ей подмигнула. Рассмеялась и пошла дальше, растворившись то ли в толпе на Самотеке, то ли просто исчезнув. «Где-то я ее видела, — подумала Фаня. — Только где? Внешность уж больно знакомая!»

— Гвоздь! — вынесла наконец вердикт Дора. — Черт, надо бы к сапожнику сходить.

В квартире на Божедомке их встретила пожилая женщина, провела в комнату и прикрыла за собой дверь. За накрытым скатертью столом сидели Георгий и незнакомый мужчина, пили чай из стаканов в красивых подстаканниках. На блюдечке лежало полузабытое лакомство — две баранки. Где он все это достает?

— А вот и две Д из трех! — воскликнул Георгий, позвал хозяйку:

— Елизавета Акинфиевна, принесите нашим гостьям по стаканчику чаю! Будьте любезны.

Елизавета Акинфиевна молча принесла и молча же поставила на стол два стакана в таких же подстаканниках. «Какая суровая!», — подкумала Фаня.

— Угощайтесь! — Георгий придвинул к ним блюдечко. — Мы уже оскоромились.

Как вкусно! Мягкая, свежая баранка! Крепкий настоящий чай, черт с ним, что без сахара, но разве может быть лакомство лучше этого — чай с баранками? Жаль, что это так быстро кончается!

— Знакомьтесь: товарищ Василий, — пока девушки расправлялись с баранками, Георгий представил молодого мужчину. — А это — товарищи Дора и Дита. Так что, друзья мои, это и будет ваша «тройка».

Что такое «тройка»? Хотела спросить, но сдержалась.

— Всего в Москве будут действовать четыре тройки. Про них вам никаких подробностей знать не надо. Каждый член тройки знает только двоих своих товарищей и меня. Так что я рискую в любом случае, — коротко хохотнул Георгий. — Так и здесь: каждый из вас знает только друг друга.

— Где и когда? — деловито спросила Дора.

— Решим. По ситуации. Москву делим на четыре сектора, внутри каждого действует одна тройка. Где появится Старик, там и проведем акцию.

— Старик? — удивилась Дита.

— Да, такая кличка была у Ульянова с самого начала его деятельности, когда он еще считался серьезным революционером, и не был сектантом Лениным. Так мы и будем его теперь называть.

Дита кивнула: понятно.

— Как мы узнаем, где и когда он появится? Мы же не будем надеяться на случай? — деловито спросила Дора.

— Об этом не думайте. Нам сообщат.

— Кто? — удивился молчавший до этого Василий.

Георгий покачал головой.

— Ты же не думаешь, что я вот так вот сразу скажу «кто»? Единственное, что вам надо знать — нас информируют с самого верха. С самого! И все. Больше никаких вопросов по этому поводу.

Дора согласно кивнула. Конспираторы! А и правда интересно: кто? Нет, не скажут. Ни за что не скажут. Но неужели у большевиков идет грызня на этом самом верху? Да, тогда вопрос ликвидации лидера выглядит совсем по-другому! То есть, наши интересы совпадают с интересами противников Ленина? «Старика», поправила сама себя Дита. Неужели Георгий намекает на Троцкого?