Пропавший брат

Поручик взял чистый лист бумаги и заскрипел пером. Петрик с тоской глядел на офицерские усики. И все это получилось из-за несчастных писем к калашнице Лизе! Как теперь выкрутиться из беды? Как доказать, что он не Афанасьев?

Осторожный стук в дверь прервал размышления Петрика.

— Можно! — крикнул поручик.

Петрик повернул голову и раскрыл рот от удивления: часовой пропускал в комнату рыжего человека в голубых очках, в сером куцем пиджаке. Петрик узнал Синяка.

— Проходите сюда, Василий Иванович! Присаживайтесь! — сказал поручик, указывая на стул. — Лимонаду не хотите ли?

— Нет, я не хочу вашего лимонаду! — с отвращением ответил рыженький, садясь рядом с Петриком и оглядывая его.

— Печенье? Конфеты? Папиросы?

— Не хочу.

— Ваше дело, — кротко сказал поручик и скосил глаза на Петрика. — Итак, господа, взгляните хорошенько друг на друга. Узнаете?

Синяк поправил на носу голубые очки. Петрик смутился, но Василий Иванович равнодушно отвернул голову.

— Ну-с, как? Кажется, знакомы?

— Что вы от меня, поручик, хотите? — заговорил Синяк, раздражаясь. — Я хочу знать, что вам, наконец, от меня нужно?

— Тоже ваш? Гражданский? — ухмыльнулся поручик, поглаживая ежик.

— Может быть, и гражданский, а может быть, и нет. Через меня прошло сорок девять человек, и я не мог запомнить всех в лицо.

— Взгляните внимательнее, господин Синяк. Неужели вы не узнаете Григория Афанасьева?

— Надоели вы мне с Афанасьевым. Наловили кучу ребят и сами не знаете, что с ними делать! — сердито прохрипел рыжий. — Я требую, чтобы этой комедии был положен конец и вы мне объяснили, за что меня держат в тюрьме.

— Хорошо, я вам объясню, только вначале вы скажите: Афанасьев это или нет?

— А черт его знает, может быть, и Афанасьев. От этих ребят у меня пестрит в глазах. Я сейчас собственного сына не узнаю.

Василий Иванович вдруг побагровел и быстро заговорил, задыхаясь от возмущения:

— Я сидел при царизме. Но там хоть был порядок, возьмут жандармы и сразу же скажут, за что именно. А у вас — настоящий Вавилон. Схватили, сунули в какой-то ад кромешный и ни слова. Черт знает что! Произвол!

— Теперь можно и объяснить, — сказал поручик. — Все нити находятся у нас в руках, и дело раскрыто.

Любезно улыбаясь, он вынул из обложки исписанный лист бумаги.

— Могу огласить материал по вашему делу, — глаза поручика забегали по листу. — Это можно не читать... Тэк-с... Это тоже несущественно. Гм... Начнем отсюда.

И офицер принялся за чтение, поминутно взглядывая то на Синяка, то на Петрика.

— «...Предвидя неизбежность гражданской войны и желая лучше организовать разведывательную работу в тылу противника, большевики заблаговременно перебросили на Волгу и в Сибирь несколько своих детских шпионских организаций. В частности, в Семипалатинскую губернию попала одна из лучших школ детского шпионажа, существовавшая в Петрограде под видом детдома имени Веры Слуцкой. Эту школу накануне чехословацкого переворота большевики перебросили под Белебей, где она носила название деткоммуны. Руководил ею большевик Антон Иванович Лобода, являющийся в настоящее время начальником штаба в партизанском отряде Артема Избышева. Насколько тонко была разработана конспирация в этой школе, показывает ее организационная структура. Дети-шпионы группировались в пятерки, причем каждая пятерка носила название Рабочей Руки, во главе которой стоял Большой Палец. Сорок девять воспитанников этой школы, согласно инструкции красного командования, были переброшены в августе прошлого года из Омска в Усть-Каменогорск, где тайный агент большевиков, член местной земской управы, а также и Учредительного собрания Василий Иванович Синяк...»

— Ложь! — неистово завизжал рыженький и стукнул кулаком по столу. — Подлая ложь! Вы хотите замарать мое честное имя беспартийного интеллигента. Но вам не удастся это! Не удастся!

Поручик подождал, пока рыженький успокоился, и продолжал:

— «...тонко провел в жизнь полученную инструкцию. По его плану дети-шпионы были отданы на воспитание так называемым гражданским родителям, в результате чего вначале весь Усть-Каменогорский уезд, а впоследствии и соседние уезды были наводнены шпионами».

— Да это прямо из «Тысячи и одной ночи»... Сказка Шехерезады! — вскричал Синяк.

Но поручик продолжал читать без малейшего смущения:

— «По собранным сведениям, выяснилось: из 49 человек, розданных гражданским родителям, ни одного не оказалось на месте. Все они разбежались и скрылись, причем значительная часть из них очутилась у красных партизан и приняла активное участие в борьбе с правительственными войсками. Так, например, Афанасьев Григорий, партийная кличка Рифмач, содействовал устройству крушения воинского поезда под Рубцовкой. Будучи задержан, Афанасьев бежал из-под стражи в Семипалатинск, где и скрывается в настоящее время. Установлено также, что два малолетних шпиона из этой же школы находились при штабе Избышева в Медведке. Все эти факты наглядно показывают, что Василий Иванович Синяк является тайным агентом большевиков, а советские дети (49 человек), присланные из Омска, — воспитанники детской школы военного шпионажа».

Поручик кончил чтение и с усмешкой посмотрел на Синяка и Петрика.

— Как видите, нам известно все! Запираться нет ни малейшего смысла, карты раскрыты.

Петрик сидел ни жив ни мертв.

— Это подлая провокация! — затрясся рыженький, вскакивая со стула. — Вам нечего делать, так вы принялись за детей. Высасываете дела из пальца... Губите ни в чем не повинных людей... Я протестую!..

Поручик сидел спокойно за столом и чистил розовые ногти.

— Ну, будешь сознаваться, Афанасьев?

— Я же сказал вам, что я не Афанасьев! — закричал Петрик и тоже вскочил со стула. — Я ни в чем не виноват. Моя фамилия Грисюк. Я газетчик. В омской «Заре» работал. Справьтесь у экспедитора.

— А я, — торжественно произнес рыженький и ударил себя в грудь кулачком, —член Учредительного собрания. Уже одно это опровергает всю вашу басню относительно моей работы в пользу большевиков. А сейчас я делаю вам официальное заявление. В знак протеста я объявляю с сегодняшнего дня голодовку. Извольте отправить меня в камеру. Больше я не буду отвечать на ваши вопросы.

— Ну, что же, — медленно сказал поручик, — по-хорошему вы не сознались. В таком случае пеняйте на себя.

— Я сидел в царских застенках, я видел царскую охранку, — быстро заговорил рыженький, брызгая слюной, — но такой подлости, такой низости, какую я встретил в вашей контрразведке, я нигде не видел. Я отлично понимаю, что вы сами не верите всей этой чудовищной выдумке о детском шпионаже. Да-да, не улыбайтесь! Все это делается для того, чтобы показать работоспособность вашего учреждения. Переливая из пустого в порожнее, вы спасаете свою шкуру от фронта и отсиживаетесь в тылу. Конечно, воевать с мирными жителями и детьми гораздо безопаснее, чем сражаться с красноармейцами. Но неужели вы не понимаете, поручик, всей омерзительности вашего гнусного поступка?! Губить ни в чем не повинных детей, вроде этого мальчугана (Синяк кивнул на Петрика), чтобы добиться на погоны лишней звездочки! О, как это отвратительно! Как это подло! Как это низко!

Голубые очки тряслись на носу рыженького. Крупные прыщи зацвели спелыми ягодами на бледном лице. Руки его дрожали. Голос хрипел. Бородавка около уха подпрыгивала.

— Поймали мальчишку, помучили в тюрьме, а потом стали угощать карамельками. Съешь, Ванечка, пряничка, выдай нам сообщника. Старый жандармский прием!

Поручик покраснел, нахмурил брови и нажал кнопку звонка. Боковая дверь открылась, и в комнату вошел подпоручик. Два офицера отошли к окну и заговорили шепотом. Петрик навострил уши.

— К чему тратить время? Можно расстрелять. Полковник наложит резолюцию — и достаточно.

Василий Иванович Синяк сидел и задумчиво перебил мочальную бороду. Глубокие морщины собрались на его лбу гармоникой. Огненный клок волос стоял задорным гребнем.