Пропавший брат

У Петрика замерло сердце от этой мысли. Он долго ворочался и, наконец, примостив голову на ногу стекольщика, забылся беспокойным сном. Снился ему алтайский лес и большой дятел на сосне. Дятел стучал клювом о ствол дерева, и Петрик отчетливо слышал: тук-тук-тук... тук-тук... тук-тук-тук...

Ночью сумасшедший арестант завывал нараспев непонятные слова. Его поймали, связали и сунули под нары. Он долго всхлипывал, а потом успокоился и заснул. Глухонемой, должно быть, видел страшный сон. Он стонал и выл, задыхаясь от кошмара.

На рассвете Петрик проснулся. Кто-то над его ухом закричал испуганно:

— Помирает!

Заключенные с тревогой поднимали головы. Около нар, возле коммуниста, стоял без штанов дьякон и торопливо читал отходную:

— ...Благословен бог наш... Приидите, поклонимся... Каплям подобно дождевым злии и малии дние мои... исчезают уже, владычице, спаси мя... В час сей ужасный предстани ми, помощнице непоборимая... Извести твою милость чистая, и бесовская избави руки: яко же бо пси мнози обступиша мя...

— Уйди! — захрипел умирающий. — Сам ты пес косматый...

Коммунист вдруг вытянулся, как солдат в строю, и прямо перешел из вонючей камеры в светлый мир, в который верил дьякон. А Питирим Фасолев схватился за волосы и долго стоял так, оцепенев.

Очная ставка

На одиннадцатые сутки ночью Петрика вызвали к следователю. Конвоир вывел его во двор и повел по узкой крутой лестнице. Петрик шел, испытывая, — не то от страха, не то от холода, — сильный озноб. В камере рассказывали, что во время допросов заключенных бьют и пытают. Может быть, и его начнут мучить, если узнают, что он принимал участие в усть-каменогорском восстании.

— Посиди здесь! — сказал конвоир, оставив Петрика в узком коридоре, а сам скрылся за дверью. Через минуту он вышел в сопровождении франтоватого поручика, подстриженного ежиком.

— Заходи, молодой человек, — приветливо улыбнулся поручик. — Прошу!

Он пропустил Петрика в комнату и прикрыл дверь.

— Пожалуйста! Присаживайся!

Петрик осторожно сел на краешек стула. На письменном столе он увидел коробку с конфетами и круглую пачку печенья. Поручик пододвинул бутылку с лимонадом и раскрыл синюю пачку.

— Когда ты арестован?

— Восьмого числа.

— Десять суток сидишь? Ай-ай! — франтоватый поручик покачал головой. — Страшно неприятно! Ну, что ж, постараемся сегодня закончить твое дело. Угощайся, молодой человек. Конфеты хорошие и печенье неплохое. А это лимонад. Пей! Сейчас мы с тобой полчасика побеседуем. А если наша беседа пойдет удачно, ты отправишься не в камеру, а на свободу.

Вежливое обращение офицера Петрику понравилось. Он с удовольствием выпил лимонад и вопросительно взглянул на поручика.

— Может быть, еще?

— Лимонад хороший! — осмелел Петрик.

— С печеньем попробуй. Неплохо?

— Неплохо! — подтвердил Петрик.

— Тебе пятнадцать лет, кажется?

— Еще не исполнилось.

— Расскажи, при каких обстоятельствах тебя арестовали?

— При каких? Иду я по улице и слышу кричат: «Держи, держи!» Глянул назад: вижу — человек тикает. Думаю, жулик. Я за ним. Бегу, бегу и налетел на тумбу! Ну, значит, и упал... Упал, а меня арестовали и в тюрьму привели. Ничего я больше не знаю.

— Карамельку возьми! — лукаво прищурил глаза поручик.

Петрик взял.

— Еще возьми!

— Спасибо.

— Так-так, Афанасьев. Значит, больше ничего ты не знаешь?

Петрик с недоумением поднял глаза на поручика.

— Я не Афанасьев!

— Вот как!

— Моя фамилия Грисюк.

— Грисюк?

— Да, Петр Грисюк! — отчеканил Петрик.

Поручик ласково усмехнулся.

— Я понимаю, ты записался при аресте под чужой фамилией. Это ничего. Бывает. Я-то знаю, что ты Григорий Афанасьев. Те-те-те! Не перебивай. Знаю, что ты приехал из Петрограда в Сибирь и занялся здесь... Почему ты смутился, голубчик? С кем грех не бывает. Ты человек молодой, неопытный, ну и попал в ловко расставленные сети. Давай выходить из беды. А я тебе помогу, Афанасьев, чем могу.

— Да я вовсе не Афанасьев! — вскричал Петрик.

— Не Афанасьев? Вот как! Значит, Рифмач — это не твоя партийная кличка? Большой Палец... Гм... Странно! Значит, ты из Петрограда в Башкирию не приезжал, и в Омске не был, в Усть-Каменогорске тоже... так, что ли?

«Откуда он знает, где я был?» — смутился Петрик.

— Опять покраснел? Это хорошо! Значит, стыд не пропал окончательно, и мы с тобой сумеем договориться. Ну, что же, я очень рад! Ты — молодой человек, у тебя вся жизнь впереди. Губить себя не к чему. А чистосердечное раскаяние даст тебе возможность заслужить прощение и выйти на свободу. Говори, дружок, всю правду. Расскажи, с кем ты держал связь? Вообще, все подробно.

— Какую правду? Я ничего не знаю! Вам надо Афанасьева, так вы его и ищите. А я Грисюк! Петр Грисюк!

— Ну и хитрец! Ну и напустил туману! Ай-ай! Дай я тебе еще лимонаду налью... И карамелечку, карамелечку возьми! Не хочешь? Не нравится? Печенье в таком случае. И печенье не хочешь? Так-так! Выходит, значит, и у красных партизан никогда не был? Опять смутился! Ну, вот видишь... Шила в мешке не утаишь! Мы же все знаем! Все! Не будем поэтому напрасно терять времени. Начинай рассказывать.

— Да что рассказывать-то?

— Не знаешь, как начинать? С чего? Хорошо, помогу. Начинай хотя бы с Рубцовки. Как ты развинчивал рельсы?..

Петрик почувствовал облегчение. Его принимают за какого-то Афанасьева. Не страшно. Самое главное, чтобы не пронюхали про Усть-Каменогорск и восстание в крепости, а Рубцовки бояться нечего. Он там не был и даже не знает, где она находится. И Петрик произнес возмущенно:

— Я развинчивал рельсы?!

— Да, Афанасьев Григорий, ты, собственными руками. Нам ведь все известно. Как тебя после крушения задержали и даже как ты скрылся. Смелость у тебя поразительная!

— Брехня! — решительно сказал Петрик. — Да я и в Рубцовке никогда не был.

— Как мне тебя жалко! — тихо сказал поручик. — Такой молодой, красивый, смелый, умный... и — упрямый. А ведь упрямство знаешь чем грозит?

Он зажмурил глаза, покачал головой и приложил указательный палец к виску.

— Расстрелом!

Петрик вздрогнул.

— Контрразведка — не суд! У нас к людям свой подход. Если мы видим, что человек совершил даже большую вину, но раскаялся и опасности для правительства не представляет, мы его отпускаем на свободу. Иди и больше не попадайся. Но... если преступник думает провести нас, отпирается, не хочет сознать своей вины, держит камень за пазухой, то...

Поручик опять зажмурил глаза и снова покачал головой:

— Расстрел! Расстрел!

Холодные мурашки поползли у Петрика по спине.

— Милый, голубчик! — мягким голосом заговорил офицер. — Я с тобой сейчас говорю не как следователь, а как родной, близкий человек... как друг. Я вижу, ты молод, мне жалко тебя, и, поверь, мне совсем не хочется тебя губить. Разве приятно посылать своего ближнего на расстрел? Что я — зверь? Сердца у меня нет? Я с тобой откровенно говорю. Вина твоя велика. Тебя могут расстрелять. Но ты — мальчишка. Это твой козырь. Чистосердечное раскаяние — второй козырь. Мое ходатайство — третий козырь. В результате — сплошные козыри, и ты пойдешь на свободу. Понятно?

— Да как же мне каяться в том, в чем я не виноват? Вы меня спрашиваете про Рубцовку, а я там и не был никогда. Вы меня считаете за Афанасьева, а я Грисюк! Вы говорите, что я рельсы развинчивал, а я их не развинчивал.

— Ну, что же, я тебе докажу, что ты действительно Афанасьев. Авось тогда ты будешь сговорчивее.

Поручик нажал кнопку звонка, вошел солдат.

— По этой записке приведите заключенного!

Солдат повернулся на каблуках и вышел. Поручик достал пухлое дело в синей обложке и начал перелистывать.

— Мой совет тебе, Афанасьев, сознаться до очной ставки.

— Не в чем мне сознаваться, — буркнул Петрик.

— Дело твое! На меня не обижайся. Я все сделал, чтобы спасти тебя.