Пропавший брат

Поднимайтесь грозной тучей,

Поднебесные орлы.

Клекот ваш над темной кручей

Слышит враг в завесах мглы.

Расчеты товарища Антона на Джелтыбая и Турсуна, а также на деревянную артиллерию оправдались полностью. Каратели не приняли боя, испугавшись артиллерии. Навьючив пулеметы на коней, они поспешно уходили в горы, очищая Избышеву дорогу.

* * *

Высоко в небе стоит горячее июльское солнце, но не чувствуется зноя в горах, где зеленеют сочные альпийские луга. Сюда, на тучные прохладные пастбища, где нет ни овода, ни комара, ни другой надоедливой мошки, пригоняют казахи стада баранов и косяки лошадей. Разбивают кочевники войлочные юрты поближе к воде и месяца два-три живут на джайляу. Бараны, питаясь душистыми обильными травами, быстро нагуливают здесь тяжелые курдюки, а казахи, выпивая в день по ведру крепкого кумыса и слушая звездными вечерами песни оленши, радуются тихой жизни, что течет пока еще за белками гор.

Полдня едут три всадника альпийскими лугами, оставляя три узких следа на зеленом ковре травы. Под тяжелыми копытами осыпаются пунцовые алтайские розы — цветы «марьины коренья». Великое множество расцвело их в нынешнее лето на горах Листвяжьего хребта. Старики-казахи не запомнят такого обильного цветения. А известный акын Мажид Алиев, дергая струны домбры, поет в своих песнях про горные цветы, такие же красные, как человеческая кровь, обильно пролитая на войне.

И аксакалы задумчиво трясут жидкими бородами — еще будет большая война, и снова прольется кровь! Узун-кулак принес известие на джайляу о новой победе кзыл-уруса Избышева над белыми солдатами.

— Избышев — жаксы! Колчак — жаман!

Так говорят казахи, угоняя стада подальше от жадных чужих глаз. Много баранов за последние годы отнял русский царь у кочевников, чтобы кормить солдат на войне. Но еще больше отнял Колчак, пославший в горы людей, носящих знак шайтана: белую смерть на правом рукаве. Отнимают солдаты баранов, дают казахам бумажные деньги, а на эти деньги ничего купить нельзя. Плохие деньги у Колчака! Жаман!

Три всадника едут рядом: старик с курчавой длинной бородой и два мальчугана. Старик, опустив глаза, дремлет, покачиваясь в седле. Мальчики с жадным любопытством смотрят на длинную цепь гор, покрытых снегом. За этими горами их брат.

— А надо было у товарища Антона разрешение спросить, чтобы поехать... или у Избышева, — говорит задумчиво сероглазый мальчик с пухлыми щеками.

— На что? Отец Геласия — сам командир отряда. Он нас послал, мы и поехали.

Всадники спускаются в долину и долго едут поляной, где кружится хоровод белых берез.

Старик с бородой — это маралихинский начетчик Аверьян Селифоныч. Он хорошо знает дорогу, уверенной рукой направляет лошадь. Конь то и дело спотыкается, проваливаясь в болото. Внизу, под копытами, колышется земля. Всадники едут гуськом. Конь Аверьяна Селифоныча могучей грудью прокладывает путь, все глубже погружаясь в зеленое море травы. Вот еще минута — и лошадь Аверьяна Селифоныча совсем исчезает, потонув в траве. На поверхности ее плывет начетчик.

Никогда не видели такой высокой травы мальчики. И никогда не видели таких красивых цветов. Высоко к небу простерли они стебли и раскрыли сочные кроваво-бархатные чаши.

Петрик протянул руку и легко, не нагибаясь с седла, сорвал ярко-красный пион. На лепестках его серебрилась роса.

Алые, синие, розовые цветы качались на легком ветру. Их было такое великое множество, и они росли так близко от лошади, повсюду, что мальчики в несколько минут набрали по огромному букету.

Незаметно началась тайга. Зеленела хвоя лиственниц и кедров. Огромные папоротники раскрыли зеленые зонтики. Лучи солнца с трудом проникали сквозь чащу зарослей. Теплые испарения поднимались от земли. В лесу пахло прелой сыростью и гнилой древесиной. Сладковатый запах слегка кружил голову.

— Давай наперегонки, кто кого обгонит?

Петрик отрицательно мотнул головой и кивнул на Аверьяна Селифоныча. Степенный старик вряд ли одобрит излишнюю резвость.

— Чего зря коней мучить. Впереди вон на Синюху забираться надо.

Все время начетчик пугал Петрика и Володю Синюхой, а она издали не казалась выше других гор. Вчера утром, когда ребята впервые поднимались на Гремячий перевал, они увидели голубую вершину и подумали: «Совсем рядом». Но вот уже вторые сутки едут, а все до Синюхи добраться не могут. Какая-то заколдованная гора! То влево отойдет, то вправо. На аэроплане, конечно, прямой дорогой живо бы долететь можно. А тут не разберешь даже, куда едешь, — то вперед, то вбок, а то и назад. Действительно, медвежья тропа! Заговорил Петрик про аэроплан, строго сдвинулись брови Аверьяна Селифоныча:

— Слыхал... Все это по писанию положено. Антихристова колесница воздушная. Но бояться не следует. Перед концом мира каменная туча пройдет и колесницу ту окаянную уничтожит вместе с антихристом. А верные, избранные, не пострадают.

Хороший человек начетчик, но о чем бы речь ни зашла, все к антихристу сведет. Трудно с ним разговаривать. Не раз подумали за дорогу ребята: с Геласием Софроновым ехать было бы приятнее!

Самарский роялист убирает точку

Во время суматохи, когда маралихинцы подсчитывали захваченные трофеи, пленному гусару удалось незаметно скрыться. С большим трудом он добрался через горы Листвяжьего хребта до своих и подробно рассказал командиру белого отряда, капитану Курову, об уничтожении голубых гусар с тремя офицерами во главе.

— Бунт! Ясно, как патрон! — сказал командир и, закручивая в кольца длиннейшие тараканьи усы, отдал приказ эскадрону готовиться к выезду на усмирение маралихинцев.

Звериными тропами, через белки, вышли каратели на рассвете в поход и через несколько дней тихо окружили Маралиху, спавшую беспечным сном.

Капитан Куров с двумя офицерами остался у общественного амбара, а гусары пошли по избам собирать маралихинцев. Старики, бабы с ребятишками на руках, белоголовые мальчуганы и девочки с любопытством разглядывали усатого капитана, курившего толстые папиросы.

— Все собраны, ваше высокоблагородие! — вытягиваясь в струнку, доложил щеголеватый унтер-офицер с черными усиками на худощавом колючем лице.

Капитан выплюнул окурок и, играя кожаной плетью, направился к шеренге. За ним двинулись два офицера. Солдаты погладили затворы и нахмурили брови.

— Так! — тихо сказал капитан, останавливаясь перед выстроенными маралихинцами и прищуренным взглядом окидывая бледные, испуганные лица. — Захотели бунтовать? А! Что?

— Мы ничего! — раздался робкий голос из заднего ряда.

— Ничего? Так-так!

Капитан Куров медленно прошел два раза от одного фланга к другому и остановился перед сморщенным стариком.

— Тебя как звать, борода? — поинтересовался капитан, шевеля усами.

— Меня? — приложил старик высохшую ладонь к уху. — Панкратом зовут люди... Панкратом!

— Выйди, Панкрат, вперед.

— Что говоришь? Ась? Ухи у меня плохо слышат.

Щеголеватый унтер-офицер с черными усиками живо выдернул за бороду дедушку Панкрата из строя.

— Стой прямее! С командиром разговариваешь! — хриплым, придушенным голосом сказал он, подталкивая старика под ребро.

— Так! — вкрадчивый голос капитана Курова принял нежный оттенок. — Ответь мне, Панкрат, как зовут того старика, что гусара в маральнике убить хотел?

— Ась? Слышу плохо! — зашамкал беззубым ртом дедушка Панкрат и снова приложил ладонь к уху.

— Как фамилия старика, что в гусара стрелял? — громче сказал капитан. — Фамилия?

— Не ведаю, — отрицательно помотал головой Панкрат. — Не ведаю!

— Не ведаешь? — капитан Куров повернулся на каблуках к унтер-офицеру: — А ну-ка, дайте старичку... для освежения памяти.

Два солдата сшибли дедушку Панкрата с ног и мигом задрали домотканную рубаху. Блестящие шомпола свистнули в воздухе, и высохшая от старости спина покрылась багровыми рубцами.