Пропавший брат

Хотя Избышев и успокаивал начальника обоза, а на душе у него было неладно. Кто знает, скоро ли удастся одолеть врага и когда еще доведется встретиться с родными еловскими мужиками? Да и на Китай шибко надеяться нельзя. Правда, товарищ Антон уверяет, что китайцы белых с оружием в руках на свою землю не пустят, а все же, когда раненые да беженцы находились при своем глазе, много спокойнее было!

Артемий Иваныч тяжело вздохнул и поскакал разыскивать начальника штаба, обгоняя по пути всадников.

— Чей отряд, мужики?

— Маралихинский! — раздался в ответ мальчишеский голос.

Артемий Иваныч скосил глаза и нахмурился, увидев двух подростков. «Ну, стервецы! Уже дружбу с партизанами свели. Этот лопоухий подрастет, чистый разбойник выйдет!»

— Начальника штаба не видели?

— Только проехал! — крикнул Петрик, стараясь придать своему голосу басистый оттенок.

Избышев огрел коня. Маралихинцы посторонились, очищая дорогу Артемию Иванычу, а Петрик и Володя вновь подравняли своих лошадей с конем Геласия и поехали, как раньше, рядом.

— Ну, а дальше что с ним было? — нетерпеливо спрашивал Володя.

— А дальше, значит, дело повернулось так... — и Геласий продолжал рассказ о Боре.

Все его похождения великан знал самым подробным образом. И про Шишечку знал, и про Грохотуна, и про Гришку Афанасьева с Исайкой, и про гражданского отца Бедарева. Ребята почувствовали, какая крепкая дружба завязалась в больнице у Бори с кержаком. Да и не удивительно. По всему видно, что великан — очень хороший человек. Недаром он так искренне обрадовался, когда увидел на конях Петрика и Володю и узнал, что ребятам удалось попасть в отряд.

— Теперь-то вы в Маралиху к Борюку попадете! — уверенно говорил он. — Это как пить дать! С Аверьяном Селифонычем вместе поедете. Только б нам отсюда благополучно выбраться.

Однако Володю взяло сомнение, и он, воспользовавшись минутой, когда Геласий отстал от них, поделился с Петриком:

— А вдруг Избышев не отпустит нас из отряда? Тогда что?

— Почему же не отпустит?

— А мы теперь партизаны.

— Мы без спросу и не поедем, — ответил Петрик. — Нас Софронов отпустит.

— Ну, а после?

— После в отряд вернемся.

— А Борька?

Петрик задумался на минуту. Потом недовольно воскликнул:

— Чего примеривать раньше срока? Может быть, нас по дороге убьют.

Убьют? А ведь верно, могут и убить. Очень даже просто! Похолодело у Володи сердце, и страшно стало. Не напрасно ли они выпросились в отряд? Приятно на хорошей лошади верхом ехать, но умирать не хочется.

— Трусишь? — спросил насмешливо Петрик.

— Нет, — не совсем уверенно ответил Володя.

— А если сражение будет? Как на пароходе тогда?

Володя промолчал и взглянул внимательно на брата. Может быть, и боится тот, но виду не показывает. И партизаны едут спокойно, посмеиваются, шутят. Значит, опасность пока еще не грозит.

До рассвета ехали мирно, а когда взошло солнце, все страхи у Володи прошли. Увидел он, какой бесконечной цепью на дороге растянулась колонна всадников, и совсем успокоился. На такой громадный отряд колчаковцы, конечно, не рискнут напасть. Напрасно он ночью труса праздновал.

— Пушки видел? — спросил Петрик, подравнивая своего коня с Володиным.

— Где?

— А глянь, вон они.

— А будут из них палить? Как думаешь? — Володя поднялся на стременах, пересчитывая деревянные орудия, медленно спускавшиеся с горы.

— Во время сражения обязательно.

Чем ближе подъезжали партизаны к ущелью, тем суровее становилось лицо старика Софронова. Все чаще и настороженнее разглядывали маралихинцы утесы, высматривая притаившегося врага. Заряженные ружья теперь держали наготове и, по распоряжению Избышева, на случай обстрела ехали гуськом длинной разорванной цепочкой.

Володя снова ощутил приступ тошнотворного страха. Да и Петрик присмирел. Пожалуй, пешком идти сейчас было бы значительно лучше, чем ехать верхом. Начнут стрелять гусары — куда с лошадью приткнешься? Это не Самара, где в любую подворотню можно было спрятаться, и не броненосец «Меркурий» с тюками шерсти. Шарахнет пуля — и Борю, как своих ушей, не увидишь.

С правой стороны дороги торжественно шумела в глубине ущелья речка, заросшая густым кустарником. Слева гладкой, словно полированной, стеной возвышались скалы. Узкая пыльная дорога светлой лентой поднималась кверху и вилась над пропастью. Звонко цокали копытами лошади, взбираясь на крутой подъем.

Оглянулся Володя — с бома[8] хорошо видать долину. Все ближе смыкались горы и сходились впереди снежными вершинами, образуя голубое ущелье. Там и будет генеральный бой. Прищурил Володя глаза, вглядываясь в остроконечную стройную пихту. Словно человек за ней хоронится с винтовкой. Так и есть! Солдатская фуражка и зеленая гимнастерка. Вон локоть видать, а вот и сапог торчит. Натянул Володя повод, задерживая коня. Петрик подскакал.

— Смотри, за пихтой гусар прячется!

— Где?

— Вон за той. Левее которая.

Петрик приподнялся на стременах и приложил ладонь козырьком к глазам.

— Да это пень! Слепой!

Тут и Володя разглядел. На самом деле пень. А обыкновенный сучок он принял за винтовку. Верно говорят: у страха глаза велики. Лучше не смотреть по сторонам. Снова гусар померещится.

Спустилась дорога с бома и крутую петлю сделала, обогнув острую скалу. Откуда сюда столько камней нанесло? Не иначе, наводнение было. Да и камни какие громадные, в два раза выше человека. Но чу! Что это такое? Да, конечно, пулемет. Но с какой стороны и куда — не разберешь. Вздыбил Володя коня и чуть на Петрика не налетел.

— Сюда! — завизжал Петрик, направляя лошадь за острую скалу. — Сюда!

Один партизан с коня полетел, другой, третий. Серая лошадь упала и забилась на дороге, придавив собою всадника. Четвертый упал. Пятый! Шестой!.. Девятый! Ой-ой, сколько людей перебили!..

Мигом очистили партизаны дорогу, прячась за утесы и валуны. Теперь и мальчики сообразили, с какой стороны противник открыл пулеметный огонь. Хорошо, всадники ехали редкой цепью. А то сколько бы народу погибло. Не сосчитаешь!

Петрик и Володя находились под хорошим прикрытием. Выступ большой скалы защищал мальчиков и лошадей от вражеских пуль. Великое счастье, что стрельба захватила их на боме. А что, если бы гусары открыли огонь минуты на три-четыре раньше! Лежали бы они сейчас вместе с теми партизанами на дороге.

Пули, царапая каменистую дорогу, поднимали тонкие струйки пыли. Со звоном врезались они в стволы деревьев, с жужжаньем пролетали густую листву веток, свистели над головой. Мальчики крепко сжимали в руках поводья. Вот начался долгожданный бой, но страх теперь почти не ощущался. Страшно было раньше, до стрельбы, когда они ехали дорогой и с минуты на минуту ожидали нападения гусар. А сейчас только сердце билось быстрее обычного да замирало дыхание, когда пулемет делал передышку.

Тра-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та...

Бу-м!.. Гулкий пушечный выстрел прогремел внизу, у речки.

— Наша артиллерия! — закричал Петрик, крепче натягивая повод и успокаивая лошадь. — Эй... тпру...

Бу-м! — раздался второй выстрел и прокатился громом в горах. За вторым последовал третий, четвертый, пятый, шестой!

Пулеметчики теперь не отвечали. Отдельные ружейные выстрелы, как щелканье бичей, раздавались за рекой.

Бум! Бум! Бум! — почти одновременно грохнули три пушки, и ребята увидели синий дым, поднимавшийся пеленой над кустами.

Мимо скалы, не обращая внимания на выстрелы, проскакали два бесстрашных всадника: Артемий Иваныч и товарищ Антон. Вдоль реки цепь партизан совершала перебежку, направляясь к ущелью. Где-то вдалеке проржали лошади. На носилках пронесли раненого.

С пиками наперевес промчалась «серебряная гвардия» неустрашимых старцев. Длинные кудри их действительно отливали серебром. За старцами с воинственными криками, гиканием и свистом несся вихрем отряд казахских джигитов, вооруженных шокпарами и соилами. Этим древним оружием воевали в степи их далекие предки, отбиваясь от нападения калмыков. Петрик и Володя проводили лихих джигитов восторженными взглядами. Они впервые видели партизан-казахов, поспешивших на помощь к Избышеву. Потом во главе небольшого отряда показался Пирожников. Борис Петрович держал в руке красное знамя и запевал песню собственного сочинения: