Пропавший брат

— Обманывал! — не поверил Боря. — У меня папа простоквашу ел каждый день, а умер сорока лет.

— Ну, может быть! — не стал спорить Геласий и рассказал про своего прадедушку Савватия Прохоровича.

Бежал он на Алтай с Волги, спасаясь от преследования царских чиновников. Переселилось тогда вместе с ним несколько семейств. Савватий Прохорович место высмотрел для поселения самое глухое и сокровенное. Появилась новая деревушка Маралиха. Так прозвали ее сами кержаки из-за маралов, водившихся кругом в великом изобилии. Припеваючи зажили мужики. Всего было вдоволь: и рыбы, и меду, и зверя, и скота.

После беседы с Геласием Боря ходил посмотреть основателя Маралихи. Белая борода Савватия Прохоровича от времени позеленела, сам он высох, стал маленький и тонкий. И ходить ему трудно и говорить. Все дни молчит стадвадцатилетний старец и с постели почти не встает. Последний раз, когда маралихинцев в солдаты забирали на войну, сказал он несколько вещих слов и с тех пор снова замолчал. А слова те были о последних днях:

— Пришли времена антихриста, — прошамкал Савватий Прохорович. — Дьявол сошел на землю! Погибель идет, мужики! На Тихий Ключ надо уходить. В горы!

Про это предсказание Боря не только от Геласия слышал, но и от маралихинских ребят, с которыми у него завязалась большая дружба, особенно с Гараськой, Аверей и Симкой.

Рассказал им Боря, что в Питере семиэтажные дома стоят, ребята усомнились:

— Не может быть! Развалятся!

— Да они из кирпича, каменные!

— Все одно развалятся. Поставь семь изб друг на друга, рази устоят?

— Да они большие. Во всю улицу. Больше Маралихи вашей.

Совсем ребята не поверили. Боря в свидетели Геласия позвал. Тот подтвердил. Переглянулись мальчишки, ничего не сказали.

А вечером, когда ложились спать на полатях, великан шепнул с тоской:

— Отвык я за три года от родного дома. В темноте люди живут и сами темные. Страшно мне от их темноты.

Перестал Геласий сравнивать Маралиху с раем. Все чаще стал вспоминать Францию. Видать, после заморских городов разонравилась великану родная деревня, где не то что про аэропланы, про железную дорогу не знают толком. Кроме Геласия, только два маралихинца, вернувшиеся с фронта, белый свет немного видели, а остальные, как медведи, прожили свой век.

Под крещение старухи громадными пучками жгли лучину, чтобы на том свете родителям было теплее. Боря услышал про это и рассмеялся. Но Геласий предупредил:

— Не смейся, обидятся! Народ темный, глупый! Темней негритосов африканских!

Нет, плохая жизнь в Маралихе, темная. Нельзя прятаться от людей в горы, совсем одичать можно. Но самое плохое — это то, что в Маралихе нет школы.

На всю деревню один только начетчик Аверьян Селифоныч знал грамоту и писать умел печатными буквами, но только не писал никому, нужды не было. Не медведям же письма посылать из Маралихи.

ГОРНЫЕ ОРЛЫ

Синяк ищет Борю

С первым пароходом, отправлявшимся вверх по Иртышу, Петрик и Володя покинули Омск, направляясь в Усть-Каменогорск на розыски Бори. Четыре дня они плыли на большом двухэтажном пароходе, а в Семипалатинске пересели на маленький, однопалубный, уже стоявший под парами около пристани. Петрик погоревал, что не удалось посмотреть новый город, но Володе было не до любопытства, — он думал все время о Боре. А вдруг в Усть-Каменогорске они снова не найдут его?

С плохим предчувствием ехал Володя от Семипалатинска до Усть-Каменогорска, а когда пароход загудел у пристани и надо было выходить на берег, он сказал Петрику:

— Здесь снова что-нибудь случится. Вот увидишь!

— Опять скулишь! — рассердился Петрик и не стал разговаривать с братом.

Усть-Каменогорск напомнил Петрику родную Киштовку. Только в Киштовке не было Иртыша и высокой каменной горы, а улицы были такие же прямые, широкие и тенистые. Город походил на большую станицу. По улицам, точно так же, как в Киштовке, переваливаясь, ходили гуси и утки, прогуливались свиньи с розовыми поросятами и бегали босоногие ребята.

Прямо с пристани мальчики направились разыскивать детский дом. Но встречные прохожие, останавливаясь, пожимали плечами и говорили с недоумением:

— Не слыхали про такой ничего! Как будто его в городе нет и не было никогда.

Близорукий чиновник в форменной выцветшей фуражке, шагавший с удочками на реку, выслушал рассказ про Борю и в раздумье посоветовал:

— Сходите вы в управу, к члену Учредительного собрания Синяку. Каких-то детишек осенью привозили, и он с ними возился. Это я хорошо знаю.

Чиновник вскинул удочки на плечо и побрел ловить рыбу, а ребята отправились в управу на поиски Синяка.

— Вон в той комнате! — злорадно сказал секретарь, сидевший под образами. — Старая история! Идите прямо.

Петрик открыл дверь и за большим письменным столом увидел тщедушного рыженького человека с черной повязкой на щеке.

— Тут Синяк?

Глаза рыженького тоскливо блеснули из-под голубых стекол очков, и он торопливо вынул потертый кожаный портсигар.

— Опять! — воскликнул он, обминая дрожащими пальцами папиросу, и вдруг закричал громовым голосом: — Когда же наступит конец? Я спрашиваю, черт побери, когда наступит конец? Чего вы хотите? Чем вам плохо? Вас бьют? Не кормят? Истязают? Мучают?

Темная бородавка прыгала около уха. Папироса переломилась в руках Синяка, и он сунул ее вместо пепельницы в чернильницу.

Мальчики попятились к двери. А рыженький вскочил с кресла и забегал мелкими шажками по комнате.

— Эдак никаких сил не хватит! — задыхаясь, выкрикивал он и ерошил огненную прическу. — Так с ума сойти можно! А тут сразу двое... Что же это такое? Будет этому конец?..

Набегавшись вдоволь из угла в угол, Синяк снова сел за стол, схватился за подвязанную щеку и застонал.

— Ваши фамилии? — грозно спросил он. — Фамилии гражданских родителей? Ну-с?

Мальчики в недоумении переглянулись, а Синяк окончательно рассвирепел:

— Но предупреждаю вас, я все выясню... Все! И если вы только окажетесь сами виноваты, пеняйте на себя. Вам несдобровать! Да, несдобровать!

Синяк схватил потрепанную папку и разложил перед собой.

— Я спрашиваю, как зовут?

— Кого? Меня? — Петрик шагнул вперед.

— Нет, меня! — огрызнулся Синяк, и прыщи на его лице засверкали спелыми ягодами.

— Петр Грисюк.

Синяк с великим ожесточением принялся перелистывать бумаги в папке. Ежеминутно чертыхаясь, он проделал эту процедуру три раза и с ненавистью отшвырнул папку в сторону.

— Нет у меня вас! Понимаете, нет!

Петрик и Володя опять переглянулись. Какой странный дядя! С какой стати он стал разыскивать фамилию Петрика в папке?

— Можно, я скажу? — начал робко Петрик.

— Нечего мне говорить! Я заранее знаю, что вы будете петь. Да-да, заранее. Вам плохо, вас притесняют, вам не дают есть...

— И вовсе нет! — поспешно возразил Петрик.

— Так за каким же дьяволом вы ко мне пришли? — Синяк поправил голубые очки. Рыжий клок волос опустился на вспотевший лоб.

— У нас важное дело.

— Какое?

Синяк полез за портсигаром, достал папиросу, помял ее длинными пальцами и закурил. Петрик стал рассказывать, что их заставило приехать в Усть-Каменогорск. Синяк по мере рассказа становился внимательнее и добрее.

— Значит, вы хотите забрать к себе брата? Расчудесно! Так вы бы с этого сразу и начали. А я-то думал... — он снова схватился за папку: — Как его зовут? Вашего брата?

— Борис Козлов.

Синяк проворно зашелестел листами.

— Так. Совершенно верно. Есть такой. Есть такой. Гражданский отец Бедарев. Курочкина улица, девятнадцать. Идите по этому адресу.

— Спасибо!..

— Хотя постойте, постойте, — забормотал Синяк, наморщив лоб. Он хотел еще что-то сказать, но Петрик и Володя уже спускались по лестнице, покидая канцелярию управы.