Пропавший брат

Боря вспомнил чугунную цепь толщиной в руку, на ней спускали якорь с парохода, на котором он плыл в Усть-Каменогорск по Иртышу. Неужели и такую толстую разорвал бы?

Потом Гордиенко стал расспрашивать Геласия про Францию. Молодой кержак принялся рассказывать, как воевал он на чужой земле. Этот рассказ Боря слышал не раз и задремал.

— Подними его на печку! — сказала Феня мужу.

На теплой печке мальчик видел во сне Ленина, очень высокого, в два раза выше Геласия. Кулаки у него были, как у борца, огромные. Ленин поднял с земли толстую цепь и легко разорвал ее, словно гнилую нитку. А в это время вдруг появился Бедарев с ружьем и стал подкрадываться к нему сзади.

— Не смей! — закричал Боря. — Уйди-и-и-и...

Бедарев и Ленин сразу исчезли, словно испугались, а чей-то знакомый голос сказал:

— Ничего. Намаялся в дороге.

И Боря, повернувшись на бок, снова заснул.

Соболья шуба

Покинув чуть свет заимку, где нашел пристанище бывший обуховский коммунар Гордиенко, Софроновы тронулись в дальнейший путь. Геласий закутал Борю потеплее, только щелку для глаз оставил, чтобы мальчик мог любоваться алтайской природой.

А зима на Алтае, в тайге, прекрасна, особенно хороши утренние зори, когда первые лучи солнца проникнут в лес и от высоких деревьев упадут на снег голубые тени. Снегопад налепил на сучках и ветках причудливые фигурки. Смотрит Боря на небольшую пихточку с широкими ветками, опущенными в пушистый снег, и кажется ему, что дед-мороз украсил ее круглыми шапочками. Стал Боря внимательно вглядываться и вдруг обнаружил — нет, это не шапочка, а пузатый самовар, а рядом с ним белый-белый кораблик.

Всюду стоят стройные молодые деревья, окутанные пушистыми халатами, а в хвойных ветках и высоких сугробах прячется лесное зверье. Сказочный мир деда-мороза, пронизанный холодными лучами зимнего солнца, окружал Борю со всех сторон. Мальчик крепче прижимался к Геласию, чувствуя, что где-то неподалеку притаился в кустах серый волк, преследующий Красную Шапочку.

— А как Гусев, кончил воевать с лесничим? — спросил Геласий отца.

— Раз царя свергли, какая тут может быть война? Федор Афанасьич верх взял.

— Значит, луга у него остались?

— У него.

— Это справедливо!

— По-божьему!

Софроновы вели непонятный для Бори разговор про лесничего и пчеловода Гусева. Сын задавал вопросы, отец отвечал. Боря поначалу прислушивался к беседе, но потом ему стало скучно, и он задремал. А когда проснулся, увидел перед собой терем с высокой косой крышей и крохотными квадратными окошечками. Боря вспомнил, что такие терема он встречал на страницах сказок, подаренных ему покойным отцом. Должно быть, в одном из них серый волк и съел бабушку Красной Шапочки.

В этом тереме обитал Федор Афанасьевич Гусев. Был он человек старинной веры, прадед его, раскольник, жил на Волге в те годы, когда на староверов, желавших охранить чистоту веры и старинных церковных обрядов от никоновской ереси, обрушилось жестокое гонение. Царские солдаты жгли деревни и скиты, мучили староверов, даже младенцев не щадили в сатанинской ярости. Спасаясь от них, раскольники прятались в непроходимых Керженских лесах, бежали в чужие страны, искали сказочное Беловодье, Восеонскую землю, где нет ни начальства, ни солдат, ни полиции, ни печати антихристовой с двуглавым хищным орлом; где можно молиться без опаски так, как молились предки, пронесшие через века чистоту старинной веры и старинных обрядов. Вот в то лихое время и пришел прадед Федора Афанасьевича с друзьями-староверами на Алтай. Увидели пришельцы, как много на новом месте рыбы, пушного зверя, пчелок, земли, а народу опасного вблизи никакого, — и решили обосноваться. По берегам чистых горных речек, в глухих ущельях поставили они избы и тихо зажили, радуясь, что наконец-то нашли Беловодье. А как были раскольники выходцами из Керженца, то и стали их называть кержаками. Десятки лет прожили они незаметно, не знало начальство об их существовании, а когда проведало — нагрянули царские чиновники с кокардами, с бумагами, с антихристовой печатью проклятой и вновь нарушили тихую кержацкую жизнь. Вот тогда снова зашептались старики о Беловодье. Нет, не здесь, на Алтае, оно, а еще дальше, за белками гор, на востоке. Есть, есть там такая страна, где старая вера соблюдена в целости и чистоте, где можно укрыться от насилия и обрести покой тихой, безмятежной жизни.

Эту никем не заселенную землю, где текут молочные реки, с новым рвением принялись искать настойчивые раскольники. Ходил на ее поиски и Федор Афанасьевич, когда был еще безусым парнем. Ходил вместе со своим отцом и двумя дядьями. А всего тогда отправилось на поиски Беловодья восемнадцать человек.

По самым точным слухам, Восеонская земля находилась в Китае, за Святым озером, и кержаки, покинув родные избы, пошли прямо на юг. Они шли, придерживаясь одного направления — к полуденному солнцу. Поднимались через сопки и горы, объезжали их вокруг, твердо зная, что за ними откроется благодатная земля, рай земной — Беловодье. Но, очутившись за горным хребтом, с изумлением и страхом увидели необъятную ширь каменных полей и кочующие пески.

Тут бы и вернуться назад искателям земли Восеонской, но крепка была вера в кержацких сердцах в Беловодье. Не остановила их каменная пустыня. Дав отдохнуть измученным коням, тронулись дальше искать за сыпучими песками счастливый край, где нет власти, от людей поставленной.

После многих и долгих переходов миновали каменную пустыню и сыпучие пески. Что за чудо? Нет Восеонской земли! Дни и ночи бродили наугад, пока не вышли к озеру. Обрадовались, думали, оно святое, а оказалось горько-соленое. Заплакали от горя кержаки, решив, что, должно быть, нет на свете никакого Беловодья, и повернули в обратный путь, домой. И бог покарал за оскудение веры. Сбились с правильной дороги, войдя в пустынную степь, а ей конца и края нету. Чего только не натерпелись, все беды-напасти испытали, какие только есть на свете: и голод, и жажду, и зной, и болезни. Каждую неделю хоронили ослабевших. Зарывали их в горячий песок и даже крестика над могилой не могли поставить — не найдешь окрест ни одного куста. Дикий зверь задрал одного из дядьев Федора Афанасьевича, а другой изнемог, отстал и пропал без вести. Искать его сил не нашлось. Из восемнадцати человек, пошедших искать Беловодье, остались только двое — отец Афанасий Гусев и сын его Федор. Подобно зверям, скитались они вдвоем, питаясь кореньями да диким луком, и уже подошли к самому краю своей гибели. И сгинули бы, если бы не встретили дикого кочевника. Десять дней прожили вместе с ним, а на одиннадцатый сказал отец сыну:

— Коня он не отдаст, а все наше спасение в нем. Я слаб, не совладаю. Руки у тебя крепче моих. Господь не осудит, у басурмана души нет.

И Федор Афанасьевич придушил ночью кочевника. На его коне и добрались домой.

Сколько лет с тех пор прошло! Сгнили в сырой земле косточки отца, унесшего в могилу веру в святую землю. А у Федора Афанасьевича с тех пор пропала вера в Беловодье. Спустя несколько лет после смерти отца нашел он урочище с плодоносной нетронутой почвой, богатое зверем и птицей, и прочно осел на нем. И чем больше богател трудолюбивый кержак, тем ясней ему становилось, что без начальства жить нельзя, и антихристова печать с двуглавым орлом уже не смущала его сердца.

Охотно подписал Федор Афанасьевич договор с лесничеством на отведенное ему урочище в несколько сот десятин кабинетской земли[6], тем более, что и платить удельному ведомству приходилось гроши. Печать на гербовой бумаге подтверждала права аренды на богатейшие угодья — на лес, на речку, на ущелье, где гудели трудолюбивые пчелы, умножая в просторных подвалах гусевские сокровища. Не надо никакого Беловодья настоящему хозяину! Федор Афанасьевич нашел здесь, на Алтае, Восеонскую землю и твердо уразумел: всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога, а начальники — божьи слуги, не напрасно носящие меч!