Пропавший брат

— Что ж тут такое? — спросил он, щуря глаза.

— Откройте, поглядите.

Землистые губы Геласия дрожали. Старик распустил длинную нитку и медленно развернул бумажку. В руках его блеснул серебряный крестик на полосатой черно-желтой ленточке.

— Награда, батюшка! — звенящим голосом крикнул Геласий на всю палату. — Вот за что!

И, откинув серое больничное одеяло, показал отцу изуродованный рубцами правый бок. Тогда старик дернул полосатую ленточку и разорвал ее пополам. Серебряный крестик хрустнул в громадной волосатой руке. Старик отшвырнул его в угол и заплакал. Боря следил за ним, сидя на своей кровати. Ему жаль было Геласия Софронова, жаль старика-отца, жаль всех людей, искалеченных и убитых во время войны.

После отец с сыном тихо разговаривали. Старик спрашивал про раны и про лазареты, а сын про мать, братьев, сестер, про пчел и маралов.

— Теперь, батюшка, мне только за пчелой ходить.

— Об этом и не думай. Жили и еще, бог даст, жить будем. Не умрем.

— Батюшка, и еще хочу вас попросить. Сделайте доброе дело.

Геласий зашептал что-то отцу. Старик слушал внимательно. Потом он поглядел на Борю.

— Этот, что ли?

— Этот!

— Ну, что же, — подумав, сказал старик. — Не объест. Пусть едет. Только как добираться станем? На лыжах идти надо, а у него нога больная.

— Нога зажила. Дойдет как-нибудь. Потихоньку.

Боря услышал, что разговор идет о нем, встал с кровати и поклонился старику.

— Я работать умею.

Отец поглядел на него внимательно, но ничего не сказал. Геласий успокоительно махнул Боре рукой.

Пурга

Вскоре после приезда старика Софронова Геласия и Борю выписали из больницы. Добрая фельдшерица достала Боре валенки, один из больных подарил на память заячью шапку-ушанку, а старик Софронов купил на базаре полушубок и тулуп. Боря готов был к далекому путешествию.

Рано утром они сели в широкие сани, закутались потеплее, и старик, подобрав вожжи, крикнул:

— Ну-у... С богом! Милые!

Сытые лошади легко взяли по хорошей снежной дороге. Завизжал морозный снег под полозьями, и Боря в последний раз взглянул на тихие усть-каменогорские улицы.

Низенькие саманные домики на берегу Иртыша замелькали один за другим. По этой улице Боря гонял осенью бедаревскую Зарку в стадо. А вот и пристань. Сюда ранним августовским утром подошел однопалубный пароход, и здесь деткоммуновские ребята просидели полдня. Как-то сейчас они живут у гражданских отцов? Панюшка и Наумка сбежали. Жаль, с Гришкой перед отъездом не удалось повидаться.

— Н-но! Милые! — гудел под нос старик Софронов, помахивая вожжами. — Голуби!

Он попридержал лошадь при спуске с крутого берега, но как выехал на реку, пустил полным ходом.

— Н-но!

Хорошо ехать зимой по скованному льдом Иртышу. Санный путь гладок, как простыня. Ни ухабов, ни рытвин. Рыхлый снег пухом летит из-под лошадиных копыт, дух порою захватит, когда Софронов подстегнет коней.

— Э-эй! Милые! Любезны-е-е!

Город давно проехали. Деревушка на правом берегу зачернела, а впереди, с двух сторон, надвинулись высокие горы и стиснули Иртыш. За острой верхушкой пропало утреннее солнце.

— В этом месте плотогонам жарко! — сказал Геласий, а старик Софронов кивнул в сторону гор и крикнул:

— Семь братьев Иртыш сторожат!

Какие семь братьев? Непонятно Боре. Спросил Геласия.

— А семь утесов каменных. Вон считай... Летом вода здесь бурлит. Зазеваешься если — мигом плот расшибет. Тут и пароход однажды разбило.

Все теснее смыкались горы над Иртышом, словно совсем хотели преградить путь реке. Боря голову закинул, думал увидеть верхушку. Куда там! Эх, забраться бы на самую макушку да камень оттуда спустить поздоровее. А в это время пусть внизу Бедарев шагает. Трах ему на башку! А еще лучше, если бы Бедариха рядом с ним. Какие они гадкие! Чуть без ноги не оставили.

Вечером остановились на заимке. Старик Софронов остался на дворе распрягать лошадей, а Геласий с Борей прошли в избу. Хорошо после мороза в жаркой горнице раздеться и почувствовать, как тепло начнет разливаться по жилам.

— Ну как, Странник, продрог? — спросил Геласий, снимая полушубок.

— Немножко!

— Теперь грейся! Ночевать здесь будем.

А старик Софронов уже появился у порога с длинным, узким мешком в руках.

— Хозяюшка, нам бы чугунок кипяточку поставить. Пельменей сварить.

И Софронов высыпал на стол пирамиду мороженых пельменей, крепких и круглых, словно орехи.

— Довольно, батюшка! Куда вы столько? Не съедим! — запротестовал Геласий.

— Чего довольно? Домой, что ли, повезем?

Хозяйка поставила в печку чугун. Удобное кушанье пельмени в дороге — сварились быстро. Вкусный запах пошел по избе, а у проголодавшегося Бори даже слюнки потекли. Старик Софронов достал ложки и свою чашку, особую. Законы старинной веры он строго соблюдал. Из чужой посуды никогда не ел и свою никому не давал. Все это Геласий потихоньку объяснил Боре.

— Ну, давайте, благословясь!

Сибирские пельмени! Вот это пища! Разве у Бедарева так поел бы? Да никогда. Боря уплетал горячие пельмени, только за ушами трещало. А старик смотрел и похваливал:

— Правильный парнишка будет. Кто ест хорошо, тот и робит ладно. Валяй-валяй...

Одолели чугун пельменей, стали чай пить. Старик туес меду принес. Давно не видал такого угощения Боря. А старик потчевать не уставал:

— Ешь, ешь, сирота! Наедайся!

У Геласия лицо сияло от радости. Он видел, что отец к Боре относился хорошо, и тоже шептал:

— Угощайся, Странник! С наших ульев мед. Пробуй.

Усталость, тепло и сытость потянули Борю ко сну. Слиплись тяжелые веки, и уже плохо он слышал, как беседовали о пчелах старик с сыном.

— Никак, спит? — сказала хозяйка.

— Умаялся.

И сквозь сон донеслись до Бори отрывки софроновского рассказа о печальной Бориной судьбе. А когда кончил Геласий рассказывать и разбудил мальчика, было уже утро. Что за чудо! Вечером остался Боря сидеть за столом, в углу, а сейчас лежал на мягкой кошме около печки, и хозяйская розовая подушка находилась у него под головой. Когда же ночь-то прошла? Хозяйка возилась у печки с ухватом, и снова чугунок с пельменями дымился на шестке, а старик Софронов перевязывал знакомый длинный мешок веревочкой.

— Вставай, Странник, вставай! Ехать надо! — пощекотал Геласий Борины ребра.

Мигом встрепенулся Боря и протер кулаком сонные глаза.

— Валенки-то мои где?

— На печке сохнут. Получай!

Боря сунул ноги в горячие валенки, умылся студеной водой и сразу пришел в себя после крепкого сна. Не хотелось ему с утра есть, но старик настоял: надо. Когда еще в дороге закусывать придется! Ел Боря горячие пельмени через силу, чтобы ослушанием не обидеть Софронова, а Геласий молча собирался в дорогу.

— Погода-то не шибко ладная! — сказал хозяин, входя со двора. — Переждали бы, может.

Боря выглянул в полузамерзшее окно. Солнце сегодня не светит, и ветер гонит сухой снег по дороге. Такая погода на Удельной часто бывает, но извозчики ездят хоть бы что.

— А может, разойдется? — произнес неуверенно Геласий.

— Домой торопится, — пояснил старик. — Четыре года дома не был.

— Ну, что ж... Вам ехать. Смотрите сами.

Старик запряг коней. Боря с Геласием закутались, сели в кошеву и поехали. Дул ветер, заметая дорогу, но лошади бежали бойко. Заимка, где ночевали, скоро исчезла из виду. Съежился Боря, поправил полушубок. Никакой мороз не проберет через две бараньи шкуры. Хорошо! Тепло! А валенки даже горячие.

Икнул Боря. Вот наелся пельменей! Теперь, по всему видать, у Софроновых он будет жить припеваючи. Геласий — человек добрый, да и отец не хуже. А труда Боря не боится. У Бедарева его научили работать. Все делал. Геласий покажет, как за пчелами ухаживать надо — и этому делу Боря научится.

Поживет у Софроновых год, а там и война закончится. Тогда он Володе письмо напишет и тете Горпине. Тетя Горпина добрая, она денег пришлет на дорогу. Поедет Боря обратно в Питер. Первым делом разыщет Андрейку. Отправятся они в Удельный парк, сядут на скамеечку около пруда, и начнет Боря рассказывать приятелю о своих скитаниях и приключениях. То-то Андрейка рот разинет от изумления.