Пропавший брат

А нас, раненых да калек, куда девать? Собрали французы партию инвалидов, посадили на пароход и повезли в Мурманск. Оттуда вот я и еду в Сибирь, из города в город, из лазарета в лазарет. Скоро год будет, как кочую. Везде спрашивают, где ранен. Во Франции, отвечаю, только не немцами, а французами. За то, что Бремон брал. Люди смеются: вы не герои, а дураки, не там воевали, где нужно. И сам я сейчас вижу, что не там, да уж поздно умным стал...

— А далеко ваш дом? — спросил Боря.

— Теперь недалеко. Есть такая деревня Маралиха. Это, можно сказать, край света настоящий. Под Китаем.

— Под Китаем?

— Да! — лицо Геласия просветлело при воспоминании о доме. — Лучше нашего края на земле нет. Горы какие, леса, реки! Я французскую землю поглядел и скажу: против наших местов сравнения нет никакого. У нас и пчелка, и марал, и скотина, и простору сколько хочешь. Хорошо у нас люди живут!

— Опять про свои горы завел! — проворчал правый сосед.

Он слышал в сотый раз рассказы Геласия, и они ему наскучили.

Гришка пришел в гости

Сломанная нога у Бори срасталась медленно. Но Боря на выписку не торопился. Куда он пойдет из больницы, когда поправится? Не к Бедареву же обратно на мученье. Если бы в Усть-Каменогорске был детский дом, Борю направили бы туда. Но детского дома нет в городе. Одна дорога Боре — в чужие люди. А кому он нужен со сломанной ногой? Нет, лучше лежать в больнице. Здесь и доктор хороший, и фельдшерица его любит, и Геласий рассказывает замечательные истории про Францию да про Алтай. С Геласием не скучно.

Привык Боря к больнице, все равно как к детскому дому. Только в воскресные дни да по четвергам, когда почти ко всем приходили родственники, Боре бывало тоскливо. В эти часы посещения больных он остро ощущал свое одиночество и, отвернувшись к стенке, глотал слезы.

Но как же зато обрадовался Боря, когда в третий воскресный день он увидел курносое лицо Рифмача. Вместе с другими посетителями в палату вошел Гришка Афанасьев.

— Гришка!

— Странник!

Гришка положил на столик узелок с гостинцами и степенно подвинул белую табуретку к изголовью Бориной кровати.

— Как же ты меня разыскал?

— Мне бедаревская соседка все про тебя рассказала.

— Это Прасковья.

— Маленького роста. Один глаз на нас, другой на Кавказ.

— Она-она. Косая!

— Рассказала, как в больницу тебя увезли со сломанной ногой. Я сюда позавчера приходил, только допуска не было. Ну, думаю, в воскресенье обязательно схожу. Мой гражданский батька сегодня на базар поехал и меня прихватил. Я тебе тут принес кое-что. Гражданская мамаша сдобного пирога отрезала. Один кусок с маком, другой с таком. Да карамелек к чаю достал. Кормят-то как здесь? Не по-бедаревски? А? Говори правду.

— Кормят хорошо.

— Ну, а врачи?

— Доктор у нас хороший! — похвалил Боря. — Ты про себя, Гриша, расскажи и про ребят.

— Мне гражданский родитель попал такой, что надо бы лучше, да не сыщешь. В пивную с собой водит. А Панюшка от своего смотался. Мордобой каждый день. Панюшка смазал пятки в Семипалатинск. И Наумка утек. Папаша его поленом по голове погладил.

Гришка болтал без умолку, а перед уходом, подсев поближе к Боре, зашептал на ухо:

— Каша, Странник, заваривается! Каша! На той неделе в нашу деревню человек от Ленина с письмом приезжал. Надежных мужиков искал, чтобы восстание сделать. Сразу — и в городах и в деревне. Понял? Мой батька в командиры попал. Он старший унтер-офицер! У него две медали и георгиевский крест есть. Ей-богу, не вру! Сам видел! Как война начнется, я с ним вместе уйду. А ты не шибко горюй: кроме смерти, от всего вылечишься. Ну, прощай!

Гришка пообещал заходить к Боре и слово свое сдержал. Каждое воскресенье он появлялся в палате с узелком в руке и аккуратно высиживал положенные для посетителей два часа. И всегда перед уходом на ухо сообщал Боре удивительные новости. От Гришки Боря узнал о Колчаке, о наступлении советских войск на Урале и о первых красных партизанах, выступивших за Иртышом.

— Каша заваривается, Странник! — шептал таинственно Гришка. — Сегодня началось за Иртышом, завтра перекатится к нам, а послезавтра везде закрутится. Помяни мое слово!

Боря обычно делился принесенными Гришкой гостинцами с Геласием. Тот не отказывался от угощения и говорил тихо, радуясь:

— Сердце у тебя, Странник, восковое, а счастья ты себе не заслужил. Почему так? Чудно!

Часто Боря ловил на себе пристальный взгляд задумчивых глаз. Он поворачивался к Геласию и спрашивал:

— Что вы, дядя, на меня смотрите так?

— Думаю.

— О чем вы думаете?

— О тебе! — отвечал Геласий. — Знаешь, Странник, поедем со мной на Алтай в нашу Маралиху. Отец приедет, попрошу я его, авось, он и возьмет тебя к нам в дом. Отец у меня хороший. Пальцем не тронет, даром, что строгий. Если только согласится взять — жизнь тебе у нас будет, как в родном доме. Будем мы с тобой за пчелами ходить, в маральник ездить.

Боря молчал.

— Ну как, Странник? Или не хочешь? Чудной... Маралиха — это земной рай. Рай!

— Насовсем поехать?

— Зачем насовсем? Как эта карусель с войной кончится, отпишешь брату письмо. Так, мол, и так, дорогой братец, нахожусь я на Алтае, в деревне Маралихе, у Анкудина Степановича Софронова, и желаю вернуться домой.

— Тогда поедем, — после некоторого раздумья согласился Боря.

— Отца надо спросить. Я ведь теперь не работник. Самого меня кормить надо! — прошептал Геласий, судорожно сжимая губы. — Погоди, приедет, поговорю я с ним. Теперь уже недолго ждать осталось.

Но дни тянулись за днями, а старик Софронов не ехал за сыном. Вот и декабрь кончился и январь на исходе. У Бори срослась сломанная нога, и уже без костылей он начал ходить по палате. Можно и на выписку, да идти из больницы некуда. Хорошо, сердце у врача доброе, не замечает он, что Боря совсем здоров и зря занимает больничную койку. Но и Боря добро умеет ценить. Сиделкам от него большое облегчение в работе. Он и пить подаст тяжело больному, и поправит постель, и капель в рюмку накапает, и с выздоравливающим сыграет в подкидного дурака. Даром больничный паек не ест Боря, это видят все.

А все же скучно лежать в больнице. Привезли его сюда осенью, лист тогда на деревьях был золотой, а сейчас зима, снегом город засыпало. А сколько еще времени придется пробыть в больничной палате? Неизвестно. И как дальше пойдет Борина жизнь? Никто не знает этого. Лучше и не загадывать. Пусть она идет, как идет сейчас.

Наконец приехал за сыном долгожданный старик Софронов.

— К тебе батька пришел! — сообщила утром сиделка Геласию. — Ожидает в фельдшерской.

Софронов побледнел от радости.

— Где он?

— Лежи, лежи, сюда сейчас придет.

Многие больные в палате с любопытством подняли головы. Все знали, с каким нетерпением Софронов ожидал приезда отца.

— Вот и дождался Геласий радости, — сказал больной. Боря тоже ощутил внезапное волнение. Приезд старика Софронова решал и его судьбу.

А в палату уже входил высокий, широкий в плечах, с длинными седыми волосами и большой окладистой белой бородой старик. Он окинул суровым взглядом все кровати и расстегнул домотканную коричневую поддевку.

— Батюшка! — закричал Геласий и поднял руки. — Сюда!

Старик тряхнул волосатой головой и степенно подошел к койке.

Боря видел, как на глазах отца и сына блеснули слезы, когда они обнялись и поцеловались.

— Так-так! — медленно проговорил отец. — Дай поглядеть на тебя... Что они с тобой сделали, сынок? Ах, подлые, подлые!

— На то и война! — угрюмо сказал старик-больной. — Хоть голова уцелела, и то скажи слава богу. Другой без двух ног домой приедет.

Геласий открыл ящик стола и вытащил маленький бумажный сверточек, перевязанный ниткой.

— Вот, батюшка, заработал под Бремоном! Как защитник царя и отечества. Примите!

Старик Софронов с недоумением взял сверточек, положил его на громадную ладонь и посмотрел на сына.