Страница 22 из 98
Бедарев только плюнул в сторону и с ненавистью дернул Борю за руку.
— Пойдем, язва, чего рот разинул!
Поливановская телега загромыхала по пыльной улице, а Боря зашагал рядом с Бедаревым, стараясь не отстать от неожиданно приобретенного отца. Новый отец ему не нравился. Весь он был какой-то длинный, вытянутый: руки длинные, ноги длинные, борода длинная, рубаха длинная и рваная. Штаны были ниже колен черные, а выше — буро-зеленые, цвета махорки. Боря догадался: должно быть, долго носил сапоги с голенищами. Сейчас Бедарев шел босиком. Ногти на ногах у него были кривые и черные.
На что сердился новый отец, Боря не мог понять. Рябое лицо Бедарева, вытянутое, как у лошади, пылало гневом, а в узких глазах сверкала обида. Он шел и поминутно ругался такими страшными словами, что Боре хотелось убежать. Но Бедарев, видно, догадавшись о его мыслях, неожиданно остановился, погрозил длинным пальцем и прошипел, показывая огромные, коричневые от табака, порченые зубы:
— Ты у меня, язва, смотри! Держи язык за зубами! Я сам говорить буду.
С этими словами он взялся за железное кольцо щеколды глухой калитки.
Оказывается, они уже дошли до дома.
Гражданский отец Бедарев
Жена Бедарева, пышнотелая женщина с широким вздернутым носом, хлопотала в кухне возле русской печи. В отличие от длинного и тощего мужа, она была круглая, и Боре показалось, что сделана она вся как бы из шаров, больших и маленьких. Голова, живот, кулаки, грудь, лицо, нос, щеки, подбородок, глаза, плечи — все это напоминало шары и шарики. И даже зубы у нее были круглые, как бусы.
Оглядев презрительным взглядом мальчика, Бедарева покачала головой.
— Хуже-то не мог выбрать барахла? На что такого хилого брал? Дубина!
— Оправится! — угрюмо отрубил Бедарев, опускаясь на лавку. — Подрастет!
— Тоже пошел за работником! Холера! Где глаза-то у тебя были? Слепой!
Бедарева с презрением и ненавистью смотрела на мужа. Под ее взглядом Бедарев стал словно ниже ростом, и даже руки у него сделались короче. Рябое лицо выражало явное смущение. Виноватым голосом он пробормотал:
— Российские все такие. Этот еще ничего. Там хуже были. Смотреть не на что. Хоть соску в рот.
— Соску! Так не брал бы, язва! Знал, зачем идешь! — закричала хозяйка.
Бедарев оторвал клочок бумаги и принялся скручивать цигарку. Длинные узловатые пальцы его дрожали. Махорка сыпалась на колени. Он вспомнил курносого, розового Гришку и даже скрипнул зубами от ненависти к удачливому Поливанову. Вот это работник будет! Отхватил!
— Сама виновата. Говорил я тебе: пойдем вместе! — ворчал Бедарев. — Глядишь, вдвоем бы и отобрали покрепче.
— А ты что, совсем дурак, что ли? Бороду тебе надо вырвать! Пьяница! Жизнь загубил! Скоро ли ты мою кровь пить перестанешь? Ирод! — хозяйка взвизгнула и остановилась перед Борей. — Ишь, херувима синеглазого выискал. Целуйся теперь с ним! Много тебе такой наработает!..
— Будет работать, коли жрать захочет. А не то и плетью накормлю.
Тут Боря, стоявший у дверей, счел нужным вмешаться в беседу гражданских родителей.
— Меня дома никогда не били! — сообщил он.
— Дома ты был сын, а здесь будешь работник! — крикнула хозяйка. — Об этом всегда должен помнить и стараться. Скажи спасибо, что дурак нашелся. Взял!
Боря ничего не ответил.
Вечером, несмотря на воскресный день, он уже работал в огороде, а в благодарность заслужил первую затрещину по затылку.
— Разве так копают! — ругался хозяин, перекапывая гряду вновь и выбирая из земли оставленные Борей картошки. — Разве так копают, гадово отродье! Это что? Не картошка? А! Не картошка? Херувим ты несчастный!
Он размахнулся и больно ударил Борю по затылку. Борина шапчонка повисла на сухой картофельной ботве. Он нагнулся ее поднять. Бедарев пнул мальчугана ногой. Боря скривил рот, стараясь удержать готовые хлынуть слезы.
— Молчи, кукла, убью!
...Вечером Бедарев исчез из дому, а вернулся ночью пьяный. Хозяйка дубасила его коромыслом. Бедарев, извиваясь от боли, катался по полу и кричал:
— Нет мне счастья в жизни! Зарежу херувима! Обманул меня рыжий. Курносого хочу. Дайте мне курносого!
— Я тебе дам... по морде! — вразумительно сказала хозяйка и, должно быть, действительно ударила мужа по лицу. Бедарев вскрикнул, застонал и успокоился.
Спать он пришел к Боре на сеновал. Боря задрожал от страха. Но Бедарев не тронул его. Заливаясь пьяными слезами и дыша самогоном, он шептал:
— Нет мне счастья в жизни! Баба у меня ведьма! Херувим! Ты спишь? Ну спи, черт с тобой! Спи! Это я из-за тебя клюкнул, что ты паршивый такой уродился. Мне бы того, курносого. Поливанов, черт, перебил.
Бедарев ворчал, ворчал, перевертывался с боку на бок и наконец уснул.
Так началась Борина жизнь в доме гражданского отца.
* * *
Вставал Боря обычно с восходом солнца и первым делом гнал корову Зарку к поскотине. После он носил воду с Иртыша, колол дрова для кухни, чистил хозяйке картошку и помогал хозяину убирать овощи в огороде. Без дела Боря не сидел ни минуты, и только поздно вечером, когда забирался на сеновал спать, он чувствовал себя свободным.
«Неужели все ребята живут так же, как я? — думал часто Боря. — Неужели всех так гоняют и мучают?»
Он глотал горькие слезы обиды и кусал пальцы, чтоб не разреветься. Но усталость брала свое, и скоро Боря засыпал крепким сном. А сны ему снились на редкость хорошие.
Вот сын часовщика Андрейка прибежал, запыхавшись, к Боре.
— Пойдем на лыжах кататься!
У Бори своих лыж нет, но у Андрейкиного брата есть хорошие лыжи, и он не сердится, когда Андрейка дает их приятелю.
— Поедем!
Боря ищет меховые рукавички, надевает шапку-ушанку, застегивает пальто и бежит через дорогу за товарищем. Андрейка достает лыжи, палки, и они выходят со двора на улицу.
— Куда? — кричит Андрейка.
— В парк!
Ребята едут в Удельный парк. Стоят мохнатые ели, покрытые снегом. По рельсам несется курьерский поезд в Финляндию. Пассажиры смотрят в окна. Боря поднимает палку и размахивает ею в знак приветствия.
Тук-тук-тук-тук! — гремят колеса.
Бесконечной вереницей плывут вагоны. Какой длинный состав!
Тук-тук-тук-тук!
— Сто вагонов! — кричит Боря Андрейке, и хочется ему закрыть уши, чтобы не слышать надоедливого грохота колес.
Но Андрейка вдруг на Бориных глазах начал пухнуть, сделался большим-большим, да как закричит хозяйкиным голосом:
— Эй ты, соня! Хватит дрыхнуть. Вставай!
Бедариха яростно колотила в дощатую стену палкой. Она шла доить корову. Боря с трудом раскрыл тяжелые веки. В узкие щели сеновала пробивался бледный утренний рассвет. Сейчас надо гнать Зарку в стадо. Боря потянулся и зевнул. Он не выспался за короткую ночь. Хорошо бы еще вздремнуть хоть полчасика, хоть четверть часика, хоть пять минут — так сладостен утренний сон.
— Борька! Лодырь! — ругалась из коровника хозяйка. — Опять ремня ждешь?
— Иду-иду! — крикнул пугливо Боря и быстро спустился с сеновала.
Корова подоена. Хозяйка унесла ведро с молоком. Хорошо бы сейчас кружечку с хлебцем. Боря проглотил слюну. Кормят его плохо, и он всегда голоден. Хозяйка закричала:
— Чего, язва, буркалы выставил? Гони! Ждать тебя пастух будет, что ли? У-у, дармоед!
— Но... пошла... Зарка!
Боря поднял с земли хворостину и побежал отворять калитку. Корова замычала, покрутила хвостом и вышла на улицу.
Осеннее солнце поднималось за Иртышом. Длинные косые тени тянулись по улице. Босые ноги Бори тонули в прохладной пыли. Размахивая хворостиной, он шел за хвостом коровы и вспоминал сон, Андрейку, парк, опушенные снегом ели, лыжи. Ах, какая хорошая жизнь была дома, на Удельной! Где-то сейчас Андрейка? По-прежнему ли он ловит карасей? Счастливый Володя живет в Киштовке у тети Горпины и не знает, как тяжело сейчас его младшему братишке.