Ротмистр Гордеев

Глава 18

Война приучила меня к виду крови и смерти: сколько раз боевые товарищи и враги погибали у меня на глазах! Я видел оторванные конечности, обезглавленное туловище, выпадающие кишки из распоротого живота, но зрелище, представшее в одной из комнат борделя затмевало всё, чему мне приходилось стать свидетелем.

Боюсь, оно часто будет сниться мне в ночных кошмарах. Трижды осеняю себя крестом и слышу, как Николов тоже крестится и бормочет про себя : «свят, свят, свят».

А ужаснуться есть с чего.

Мертвые тела русских офицеров лежат сплошным ковром — их так много, что я даже не берусь сосчитать, трупы страшно обезображены: у кого-то нет глаз или ушей, кто-то впился в плоть соседа и замер в такой позе навечно, кто-то сам разодрал на себе лицо, оставив глубокие борозды, есть даже те, кого буквально вывернуло наизнанку, то тут, то там рваные куски мяса с отпечатками зубов . И всюду кровь, тонны крови…

Её так много, что кажется, будто пол, потолок и стены выкрашены в тёмно-бордовый цвет.

Я будто попал на скотобойню, везде мёртвая плоть, сделать шаг и то невозможно — пол скользкий как каток. Вот только в качестве скота тут были люди, и эти люди убивали друг друга и сами себя.

Полным полно пустых бутылок: от дорогого «Мадам Клико» до какой-то китайской бурды, трубки с опиумом, кокаиновые дорожки на столешницах, шприцы — готов поставить что угодно на спор — в них был морфий.

Приторный запах спекшейся крови и сладковатый аромат начавшегося трупного разложения, жужжание полчищ насекомых, облепивших тела, неприятная, давящая атмосфера.

Что там я, у Николова вовсю дёргаются глаза и сводит скулы.

— Боже мой, это же… Оболенский, Шувалов, Шереметев, цвет нашей аристократии, — вырывается у контрразведчика.

Он подносит платок к носу, догадываюсь, что как у человека опытного, платок Николова чем-то надушен, хороший способ отбить неприятный запах. У меня такого нет. Не знал, что пригодится.

— Я увидел всё, что хотел, — кивает офицер.

Мы выходим из комнаты.

Фарфоровое личико Сяо Вэй стало ещё бледнее. Женщину трясёт.

— Что здесь произошло? — Николов испепеляет её взглядом.

— Я не знаю, как вам объяснить… — делает большие оленьи глаза Сяо Вэй.

На кого-то при иных обстоятельствах это может бы и подействовало, но только не сейчас и не на нас.

Перед глазами всё ещё стоит картинка с мёртвыми телами.

— И всё-таки вам придётся это сделать, иначе мне придётся арестовать вас, — сурово цедит сквозь зубы подполковник.

— Мне уже всё равно. После этого, — кивает она на комнату, — ко мне больше никто не придёт. Я разорена.

— Тем более, вы должны отомстить тому, кто сотворил это… Итак, будем говорить здесь или у нас в контрразведке? Только я не обещаю, что тогда вы вернётесь назад…

— Здесь, — решается хозяйка борделя.

— Что ж, мы вас слушаем.

— Ко мне часто приходят господа русские офицеры. Они знают, что у меня тут уютно, а мои девочки — самые красивые.

Она почему-то смотрит на меня.

— Кажется, вы, господин, тоже здесь бывали.

— Возможно, — не спорю я.

По меркам этого времени визит в публичный дом — не криминал, тем более на войне, когда ты оторван от жены и дома. А у Гордеева нет ни законной супруги, ни, похоже, невесты.

Другое дело — как они не боятся «намотать себе на винт», до открытия антибиотиков ещё далеко, а методы лечения венерических заболеваний кажутся настоящим варварством. Хотя… если тут водятся лешие и домовые, может, есть и свои, специфические способы.

Сводила же мне в детстве бородавки моя бабушка всякими нашёптываниями, а тут колдунство куда могучей.

— Не отвлекайтесь, — напоминает Николов.

— Да-да… Сегодня всё тоже было как обычно. Господа офицеры собрались в большой зале, мои девочки принесли им вина, кто-то попросил опиум — это же не возбраняется?

— Не возбраняется, — сквозь зубы произнёс Николов.

Увы, в России того времен даже кокаин продавался прямо в аптеках и стоил 40 копеек за грамм. Самый лучшим считался кокаин немецкой фирмы Merck, его фасовали в коричневые стеклянные баночки.

Светские дамы таскали наркотик в пудреницах, были даже ювелиры, которые специализировались на таких предметах дамского обихода.

Раненным солдатам и офицерам в качестве обезболивающего давали морфий, многие потом на него подсаживались.

— Я села играть на рояле — хорошая музыка всегда создаёт нужное настроение, — продолжила Сяо Вэй. — Внезапно что-то произошло, я даже не поняла в какой миг, потому что была слишком поглощена игрой. Это было какое-то безумие! Господа русские офицеры перепились, нанюхались кокаина, накурились опиума, а дальше в них, словно вселился бес, они были словно опоенные — рвали друг друга зубами и ногтями. Я попыталась взывать к ним — это не подействовало. Тогда мы с девочками выскочили из помещения, заперли его с этой стороны и позвали за помощью…

— Всё?

— Мне больше нечего добавить.

— Наверное, нужен химик, — говорю я. — Надо проверить, что жертвы пили — вдруг в алкоголь подмешана какая-то дрянь? Ну и неплохо было бы провести химический анализ всей этой дряни: морфия, кокаина, гашиша…

— У меня первоклассный товар! — обиженно восклицает хозяйка борделя. — Я знаю толк не только в девочках.

— Тогда переговорим с девочками, — решает Николов. — Может, они знают, с чего всё началось.

Приказ контрразведчика восторга у женщины не вызывает, однако спорить Сяо Вэй не решается.

— Сейчас я их позову, — сообщает она и, раскланявшись, идёт созывать своих подопечных.

Допрашиваем весь «цветник» скопом, рассадив красоток на диванчики, сами с Николовым занимаем центральные места напротив. По его приказу нам приносят лёгкие плетёные стулья.

Жриц любви полтора десятка, все такие же набеленные и раскрашенные как их «мадам», с фигурками тоненькими словно тростинки, роскошные длинополые халаты отливают золотом. Как говорится, дорого и бохато…

Мне их белоснежные личики с красными щёчками и густо-подведёнными бровями кажутся масками, а сами девушки будто на одно лицо. Да, симпатичное, где-то даже красивое, но неестественное и потому малопритягательное.

Смыть бы с них штукатурку, хотя… неизвестно, какие крокодилы скрываются под ней на самом деле, так что — ну его, хватит с меня ужасов в большой комнате.