Ротмистр Гордеев

— Либо девку для непотребных утех… — усмехается Скоробут, — но это, только ежели семья небогатая.

— В смысле?

Скоробут рассказал.

Н-да… нравы тут. Действительно, можно за банку тушёнки купить себе китаяночку в наложницы. И на бордель тратиться не надо.

Но в борделе шлюхи хотя бы регулярно проходят врачебные проверки на предмет срамных инфекций, а ту в деревне врача и не видали никогда. Причём девственность девицы ещё не гарантирует, что ты ничего от неё не подцепишь. Антисанитария тут у местных от слова — нет, не слышали.

Интересно, любвеобильный комэск Шамхалов свою китаяночку тоже за баночку тушёнки сторговал?

— А скажи, Кузьма, штабс-капитан Вержбицкий… В чём я ему дорогу перешёл?

— Хорошая у вас, Вашбродь, болезнь. Чего не напакостили, ничего не помните. Вы его на дуэль вызвали.

— Какая-то амурная история?

— Куды там. Господин штабс-капитан Акиньшину в зубы дал. Три выбил. А вы вспылили. Мол, солдата бить негоже, тем более на войне. И перчатку Вержбицкому бросили.

Акиньшин из молодых солдатиков. Призвали полгода назад, перед самой войной. Он конечно пообвыкся, но до старослужащих типа унтера Бубнова ещё далеко.

— Мы стрелялись?

Скоробут отрицательно мотает головой.

— Вержбицкий командиру бригады доложил. А енерал рассудил отложить поединок до окончательной победы над врагом.

Хм… То есть навсегда, поскольку японцам мы войну проиграли… проиграем. Или нет, если я смогу что-то изменить в ходу исторических шестерёнок?

— За что же Вержбицкий Акиншину в зубы дал?

— Тот честь недостаточно бойко отдал.

Н-да… Крепостное право всего 40 лет назад отменили. Его ещё пол страны помнят. А у Вержбицкого, поди, ещё и панская спесь свербит в одном месте.

Кузьма сообразил нам чаю, сидим, пьём, угостил его конфетами — доволен. Барабашка мой уж больно до сладкого охоч.

Прошу его набрать мне зелёных, коричневых и вообще тёмных лоскутков поболее. Недоумевает — зачем? Отвечаю, мол, сюрприз, доя всего взвода будет.

К бессонным ночам мне не привыкать.

При свете керосинки сперва выкроил и связал из рыболовной сети что-то вроде накидки-пончо с капюшоном, затем навязал лоскутков на неё. Накинул на себя, глянул в зеркальце — у хозяев есть небольшое в пару ладоней величиной — и это они богатыми людьми среди местных считаются, трёх батраков держат. Покрутился туда-сюда накинул капюшон — сгодится.

Утром строю взвод. Предлагаю пари — найдут меня за пятнадцать минут на поле скошенного гаоляна — выставляю тройную винную месячную порцию — три литра водки. Не найдут.

Без слов исполняют моё желание. Любое, но без ущерба их солдатской чести и достоинству. Смотрят на меня странно — что за дурь пришла в голову их благородию.

Возражений не жду — не принято тут ещё офицеров по матушке посылать. Хотя до этого момента уже недолго — чуть больше десяти лет. Прошу фору — с четверть часа. И снова никаких возражений.

Отдаю унтеру-лешему свои часы. Слава богу, Савельич соображает в часах и может отсчитать пятнадцать минут. Время пошло.

Бегу к полю. На мне шаровары и гимнастёрка, за спиной небольшой тючок. Добегаю до аккуратных копешек, разворачиваю свою торбочку и быстро набрасываю на себя своё импровизированное дырчатое пончо, малой сапёрной лопаткой рою яму под одной из копёшек, ссыпая землю под соседнюю копну, чтобы незаметно было. Распаковываю экспроприированный у хозяев флакон — там смесь печной сажи и золы с топлёным свиным жиром. А что делать? Нет тут ещё промышленной камуфляжной краски, вот и приходится импровизировать. Теперь накинуть на голову сетчатый капюшон и залезть под свою копну в вырытую яму.

Лежу, жду. На поле слышны перекликающиеся голоса моих бойцов. Ходят, ищут меня, шевелят копёшки сжатого на корма скоту гаоляна. Считаю про себя время. По моим прикидкам заканчивается десятая минута поисков. Замираю и стараюсь не дышать, даже глаза прикрываю, чтобы блеском сетчатки себя не выдать — шаги двух человек останавливаются совсем рядом. Пытаюсь разобрать по голосам:

— А, может, их благородие из ваших? — голос молодой… вроде, Акиньшин…

— Не, я бы своего почуял, господин штабс-ротмистр из людского племени, — а это Савельич басит, — Ну-тко, Акиньшин ткни своим винтарём эту копну.

Копну надо мной активно ворошат. Замираю и стараюсь не дышать. Вывезет, не вывезет?..

— Пусто господин, унтер-офицер.

Шаги и голоса удаляются.

Неприятность случилась на тринадцатой минуте по моему примитивному счёту. На поле послышался стук копыт, и начальственный крик Вержбицкого.

— Это ещё что за фокусы? Унтер-офицер, ко мне! Немедленно доложите, чем занят взвод!

— Вашбродь, взвод проходит практическое занятие по поискам вражеского лазутчика!

— Что за чушь? Где ваш командир взвода?

— Его и ищем, господин штабс-капитан!

— Ты с ума сошёл, унтер?

— Никак нет, вашбродь, я в здравом уме, выполняю приказ командира.

Так, пока не дошло до рукоприкладства со стороны гонористого пана Вержбицкого пора вмешиваться в ситуацию.

Вскакиваю на ноги, быстрым шагом подхожу к выстроившимся в две шеренги взводу во главе с Бубновым.

Вержбицкий меня даже не враз и признал — глаза по пять копеек, даже малость отшатнулся. И коняка его всхрапнула от моего неуставного видочка.

— Господин штабс-капитан, младший унтер совершенно прав. Взвод выполняет задачу по боевому слаживанию и поиску вражеского лазутчика.

— Что за вид?! Вы боевой офицер или шут гороховый?

— Это маскировка, господин штабс-капитан.

К нам подъезжает Элихманов в сопровождении седоватого подполковника весьма кавказской наружности с такими усищами, что и Будённый бы позавидовал. Впрочем, самому Будённому сейчас двадцать с небольшим, и он обретается где-то тут на местном театре военных действий. Интересно, он уже начал отращивать свои усы?

— Что здесь происходит? — Подполковник сидит на коне, как влитой, но стараясь не подавать виду, потирает грудь в районе сердца.

— Господин подполковник, штабс-ротмистр Корнеев. Вверенный моему командованию взвод разведки… — вытягиваюсь в струнку, ем глазами начальство, втираю ему в мозг то же, что уже сказал Вержбицкому.

Подполковник рассматривает меня с нескрываемым любопытством.

— И что это на вас за наряд, Николай Михайлович?

— Маскировочная накидка с капюшоном.

— А с лицом у вас что? — встревает Вержбицкий.

— Также элемент маскировки.

— Это какая-то партизанщина и безобразие, — Вержбицкий поворачивается к подполковнику. — Не офицер, а Петрушка из ярморочного балагана.

Подполковник останавливает словесный понос Вержбицкого жестом.