Страница 67 из 81
Я скидывал один нарост за другим, топтал ногами. Шипели ботинки, трещал по швам купленный на Бискины деньги костюм. Знала ли демоница, что здесь случится, или была в неведении до самого конца?
Я не искал лишних ответов. Клякса, будто ей надоело, что я столь вольно обращался с ее собратьями, взбунтовалась. Влажным щупальцем стеганула мне по лицу, сбивая с ног. Плетью потянулась к шее, но я поймал ее на лету, резко дернул на себя, отчаянно сплюнул. Потащил мерзость к себе, но художник прыснул мне акварелью прямо в лицо. Глаза будто вспыхнули огнем, я заревел, чувствуя, как внутрь проникает сама мгла. Развернулся на месте, почуял щелчок по плечам — словно зная, что место силы, а в особенности этот булыжник, вытворяет с благородными, меня спешили прижать к нему всеми силами.
Я сопротивлялся. Мерзкая дрянь помимо глаз залепила нос, не дала завыть, закрыла собой рот, словно грязной ладонью. Уперевшись руками в плоть камня, я боролся, словно зная, что потеряю себя сразу же, как только меня макнут в высокий стиль поэзии лицом.
Сложно сопротивляться неотвратимому. Будто собираясь нырнуть в тухлую, вонючую воду, я задержал дыхание, инстинктивно, как в детстве, надувая щеки. Сознание сразу же провалилось. Его будто попытались вырвать из тела — могучий великан, дух театра, в поварском колпаке с уставшей миной на лице готов был разделать меня на идеи, смыслы и что-то там еще. Меня замутило от творящейся образности. Плен камня казался душным, душа норовила вырваться прочь.
Меня швыряло из одной декорации в другую. Перед глазами мелькали шекспировские трагедии — Джульетта щерилась острыми клыками на истерзанный труп Ромео. Пушкин скакал с одной ветви могучего дуба на другую, гремя золотой цепью. Ученый кот с громким мявом норовил унести хвост прочь и не попадаться под горячую руку. И все это под грохочущий аккомпанемент последнего дня Помпеи — грозный вулкан, заволакивая дымом небеса, готов был исторгнуть из своих недр губительное содержимое.
С меня словно кто-то слоями снимал кожу: я оставался в каждом замысле — главным, второстепенным, незначительным и просто героем.
Ну уж нет! Я уперся обеими ногами в землю, цепляясь за единство облика. Руки вновь скользнули по влажной поверхности камня, все еще желая вырвать меня наружу — пока еще было что спасать.
Я отшвырнул следующий предлагаемый местом силы морок, желая разрушить тот, в котором был сейчас.
Фантазия — бич литератора. Училка по литературе не любила готовых унестись на крыльях фантазии учеников и видела в сочинениях, в первую очередь, строгость кем-то заведомо заложенных мыслей — и ни грамма свободы!
Раньше я с ней спорил, сейчас же готов был согласиться. Если меня хотят сделать очередным невзрачным пятном на полотнище творения, искусства ради и красоты для, то я испоганю собой все, до чего только смогу дотянуться!
Вознесясь великаном над вулканом, я захлопнул дымящийся зев остатками носка. Выкорчевал треклятый дуб, стих о котором принес мне сразу три двойки в журнале. Словно напоследок, будто больше нечем было заняться, поддел носком крохотную Джульетту — зубастая бестия улетела под самые небеса, так и не завершив трапезы.
Камню Поэзии не понравилась. Словно недовольный младенец, он заелозил. Громогласно и отчаянно, узрев во мне еще одного врага, поспешил выплюнуть меня прочь.
Кубарем я выкатился из его пут. Узы, которыми он пытался выкачать из меня самую суть, рвались. Мышцы в руках налились силой — все еще не веря тому, что мне удалось вернуться, скинул с себя наросты клякс. Словно для них я уже стал единым целым с блестящим булыжником, они норовили облепить меня точно так же, как и его.
Мир перед глазами все еще представлял мешанину выдумки с реальностью. Мне казалось, что именно таким видит его жизнерадостный безумец. Цвета лились потоками, запахи хватали за руки, у чувств был вкус. Ревность была словно кислые зеленые яблоки, ярость отчаянно походила на мед с орехами, говоря, что нельзя останавливаться.
Мир прыснул мне в лицо спорами всех эмоций, какие только можно было себе вообразить. Я увернулся от синих водянистых шаров, отбил красные плечом и поймал на лету золотистое нечто, тотчас раздавив его меж пальцев.
Меня проняло с ног до головы. Здравый смысл не возвращался — отчаянно и зло он пытался расставить по местам взбаламученное нутро. Получалось у него с переменным успехом.
Паника, готовившаяся занять трон, вдруг выглянула в окно и поняла, что случилась революция. Не успела она взять бразды правления в свои руки, а ей уже на смену летела решимость.
Терять больше нечего, пан или пропал.
Я повторял последние слова, будто чародейскую мантру. Сам дьявол, будто дивясь охватившей меня отваге, ввалил вместо положенных трехсот с чем-то там процентов добрую тысячу в силу. Ясночтение взорвалось грохотом оваций, поздравляя меня со свежей ачивкой. Я ухмыльнулся — из всего того разнообразия, что покоилось внутри камня поэзии, мне удалось ухватить дух героизма.
Как же, мать его, хорошо, что у того духа полная мошна добротных характеристик! С такими-то можно и не такой еще краковяк сплясать!