Князь Рысев 3

Глава 22

Я рванул с места в карьер. Нерешительность испарилась, исчезла, словно дым. Героизм лежал на моем теле баффом: словно пронырливый, избалованный мальчишка, он копался в недрах моей души, норовя вытащить все, что покажется ему интересным.

Меня посещало одно озарение за другим. Теневым хватом я располосовал очередной готовый лечь на гладкое покрывало камня мазок — Кисть Мироздания не поняла моих эксцессов. Словно видя во мне назойливую муху, она спешила оградить меня растущим прямо из-под земли маревом стекла, обратить все в причудливую россыпь мозаики.

Варваром, не ведающим прекрасного, я прорвался сквозь нее в прыжке, разбивая пока еще хрупкую преграду собственным телом. С размаху, не прекращая движения, вонзил кулак в растущую из брошенной наземь кляксы фигуру. Словно была сделана из точно такого же стекла, она взорвалась брызгами. Остаток я добил ногой, подхватил похожее на дубину щупальце, поудобней взвесив в руке.

Егоровне было худо. Художник измывался над старухой: в совершенстве овладев артефактом, спешил обратить ее ноги в месиво. Краска липла к мохнатым ногам, разъедая копыта. Черная книга оборачивала ее ошибки вспять, не давая хозяйке окончательно сгинуть. Кисть Мироздания давила на старуху, спеша обратить ее всего лишь в рисунок на стене. Огненной дьяволицей она скакала от одного накинутого на нее образа к другому. Раздувая щеки, впивалась в жидкую плоть возникшего перед нами чудовища — чтобы в тот же миг быть отброшенной назад.

Он бил щупальцами плетей во всей стороны. Стремясь настигнуть меня, метил в голову, грудь и ноги. Мелкая сошка, неуместный человечек вдруг оказался до безобразного проворным и начал представлять угрозу — разве такое прощают?

Я бил импровизированной дубиной наотмашь и с размаху. Всякий раз она хрустела, рассыпаясь в крошево осколков, становясь острее. Я, наконец, начал ощущать себя точно так же, как Алиска на этом званном вечере для элиты.

Без клинка никуда.

Я читал его, словно открытую книгу. Перед глазами бежали строки характеристик — и мне было смешно. Какие характеристики могут быть у сгустка краски? Никакие ловкость, сила и интеллект? Так они ему никогда и не были нужны. Система, спешившая огласить класс любого, кто только возникнет передо мной, теперь пасовала и не знала, что делать. Как будто извиняясь, подсовывала другое. Ну, спрашивала она, хочешь глянуть его способности? Хочешь посмотреть особенности?

Я хотел. О, я крайне, блять, попросту мечтал взглянуть, чем же особенна эта навозная куча передо мной.

К моему удивлению, он не до конца решил перестать быть человеком, оставив где-то в недрах отвратного месива кусочек самого себя старого. Где-то на задворках сознания несчастного по-прежнему жила и не тужила любовь к моркови. Вот кто бы мог в здравом уме представить, что нечто, раздевающее Егоровну, срывающее со старухи демоническую броню, попросту обожает хрустеть этой рыжей дрянью? Тут оставалось разве только что в ладоши похлопать от важности добытой мной информации. С такой-то хоть черту в рыло, хоть бесу в зад!

Героизм противился сарказму. Словно взбудораженный пес, почуявший скорую прогулку, бафф не давал мне покоя. Вперед, скорее, быстрее — разве здесь можно медлить?

В особенности зная, что у врага богатый внутренний мир?

Особенность снова показалась мне до безобразного смешной, но я закусил губу. Мысли в голове трещали, не желая складываться в единое целое. Ничего, заставим!

На ум приходил бой с Трусиками Погибели. Думай, стучал по лбу здравый смысл, предлагая воспользоваться тем же советом и сейчас. Ухмыльнулся — здесь и сейчас я стоял где-то на грани самого безумного безумия. Священники рисуют в своих проповедях загробную жизнь, состоящую сплошь и рядом из наслаждения в раю за праведность да страдания за земные грехи. Теперь-то я уж точно знал.

Врали-с!

Все, что тут поджидало на самом деле — это сражение с демоническими труселями да сгусток краски, вражеский шпион. А, ну и попытка задушить песню на полуслове — так, чтобы не скучалось.

Богатый внутренний мир, богатый внутренний, богатый внутренний мир…

Характеристика, которой его наделило ясночтение, почти отскакивала от зубов. Описание, подмигнув, гласило, что сей персонаж любит купаться в лучах славы, а когда оной нет — окукливается, уходя в собственные фантазии с головой. Кукольный, крохотный, маленький собственный мирок внутри этого гнусного тела.

Что делать дальше, я понял почти сразу же. Здравый смысл хватался за голову, крича, что я поддался наивному порыву, что все, что произойдет дальше — ошибка! Я же кивал, вторя ему. Все, что дальше, — ошибка. И обязательно, всенепременно безумие. Но в комнате, где стихи пляшут краковяк, оживают картины, а песни порождают образы перед глазами, только и остается, что полагаться на безумие.

В конце концов, никто ведь не живет вечно, правда?

Художник отшвырнул Егоровну, словно надоевшую игрушку. Все в нем манило меня к себе — он будто приглашал подойти ближе еще на шаг и встретить свою судьбу.

Я не заставил его долго ждать. Он возносил передо мной одну преграду за другой — и каждая находила свою погибель от моей руки. Ясночтение вело меня, словно по наитию, подсвечивая чужие слабости. Кто бы мог подумать, что оно так может?

Бафф героизма был тому виной. Он спешил улучить каждую мою способность в десятки, если не в сотни раз, и родовой дар не был исключением. Я чувствовал, что ясночтение оберегает, пряча совсем уж немыслимую для моего рассудка информацию за нечитабельными кракозябрами. Оно не спрашивало разрешения, активируя дьявольскую эгиду — там, где раньше я мог быть неуязвим лишь на три с половиной секунды, оно обратило меня в самого настоящего терминатора. Тень клонами меня самого себя расползалась по и без того узкой комнатушке, обещая обратиться в самую настоящую многорукую армию. Они выглядели как источающие ненависть демоны, и, уверен, сам я выглядел не лучше.

Словно не ведая иного пути, не собираясь скакать в танце немыслимого сражения, как Егоровна парой минут до меня, я решил идти иным путем.

Нельзя задушить искусство, нельзя убить стих. Творчество вечно, рисовать можно как красками, так и кровью — никто особо и не заметит разницы. Так был ли смысл месить тушу передо мной, словно комок теста? Она ведь и никогда и ни за что не обратится булкой хлеба…

Не помня себя, нырнул внутрь нее, цепляясь за края платья надежды, умоляя ее в этот раз не подвести. Мироздание лыбилось мне в ответ, будто вопрошая: отчаянные времена требуют отчаянных мер, правда, парень?

Ответить я не успел.