Князь Рысев 3

У Егоровны оказался голос Биски. Насмешничая, она была несклонна теперь к лишним словам и разъяснениям. Мне и правда думалось, что я увижу тщедушного вида интеллегентишку. Словно один австрийский художник, этот должен был стискивать в своих руках ту самую кисть...

Егоровна ухмыльнулась моим мыслям, цокнув языком, будто говоря, что поменялись времена, поменялся даже хозяин тела, а вот мысли сколь были наивны, так и остались.

Кто ж мне, глупому, сказал, чтокисть в самом деле выглядит именно как кисть? Оставалось только надеяться, что хоть Шпага первого Чемпиона пускай отдаленно, но похожа на то, чем зовется.

— Он слишком долго находился в едином контакте с артефактом. Теперь ты понимаешь, почему их хранят, но редко используют? Научиться менять мироздание можно, только изменившись самому до полной неузнаваемости. Стать красками будущего мира...

Если та же судьба постигла Ломоносова, мне было его крайне жаль.Новая акварель мироздания вдруг из ярких, торжественных цветов решила облечь себя в серость и черноту мрачного полотнища. Теперь, бессловесно шептало оно, я поначалу нарисую вам новую, никчемную жизнь жалких мокриц под моей массой. А затем убью источник вашей культуры, заткну грязным носком рот поэта, измараю злом циничной критики все, до чего только смогу дотянуться!

Он не любил долгих разъяснений. Не желая размениваться на говорливость тишины, он скользнул по мирозданию рядом со мной черным — там, где мгновение назад была плита бетона, в тот же миг запузырилось чернильное нечто. Раззевая многозубые пасти, чудища рвались наружу. Меня на миг коснулась мысль, что сейчас я буду биться с воплощением словесной брани.

Камень взвизгнул так, что у меня заложило уши. Словно впечатлительная девица, обнаружившая себя в грязном подвале напротив вооруженного тесаком маньяка, он отдавал себя на откуп ужасу.

Тот волной бил мне в спину, отталкивая прочь. Незримые путы поэтичности строк норовили подхватить меня, словно щупальцами, закрыться как щитом.

Егоровна не стала ждать того, что будет дальше. Словно сорвавшая все грехи человечества, она пустила их роем красных, хлопающих крыльями пчел. Снарядами тая в бесконечном чреве чудовища, они оставляли в нем лысины проплешин. Месивом красок, оставляя за собой бурый масляный след, «художник» ревел. Адские пчелы взрывались в нем изнутри, разбрызгивая повсюду тухнущими каплями. Чернильные пятна оседали на стенах, сползая омерзительными кучами.

Я придавил зарождающийся у моих ног рисунок, грязным варваром растер его по земле. Втаптывал само искусство в грязь, словно жестокая цензура, не давая ему возможности появиться. Из головы не шла мысль, что я абсолютно чужой на этом празднестве небытия. Ни мой особый дар, ни умения демона ничего не могли противопоставить величайшей мощи чужого воображения. Возникающие то тут, то там фигуры ясночтение обзывало фантазиями. Несуразные, рожденные в недрах головы безумца, готовые оспаривать любой закон здравого смысла, они тянулись к месту силы. Кто там говорил, что можно убить певца, но песнь не задушить? Теперь я крайне в этом сомневался.

Оттолкнув меня прочь, словно околачивающуюся под ногами чушку, «фантазии» накинулись на камень, раскатистыми блямбами обрушившись на булыжник. Стон, пронесшийся у меня над головой скорбным мычанием ударил куда-то наверх. Вздрогнул весь «Ъеатр», с потолка повалилось крошево. Монолитные стены обещали в следующий раз пойти трещинами, заскрипели, пытаясь удержать больше обычного стальные сваи колонн.

— Что ты стоишь? — выкрикнула Егоровна.

Она привыкла видеть меня в постоянном движении. Готовый в любой миг сорваться в погоню, сейчас же я пребывал в ступоре. Мир наконец-то решил больше не играть в глупые игры и представить мне такого противника, против которого непонятно что делать. По старухе ударило маслянистое, розовое щупальце. Строгие, отточенные, подвластные до того пусть и демоническому, но порядку линии очертаний смазались, обращаясь из объемного в бесконечно плоское — будто наскальный рисунок.

Старуха зарычала так, что месиво художника содрогнулось. По кусочку она возвращала себе себя. Острые, словно бритва, когти вспарывали месиво, расшвыривая его клоками. Из черных глаза налились кроваво-алым, девичий рот обратился в жуткого вида харю. Нижняя челюсть раздвоилась, обнажая влажные, покрасневшие от чужой крови клыки.

Будто тот, кто уже давным-давно растратил в себе почти все человеческое, кроме амбиций, мог испугаться.

— Чего ты встал?! — Ее окрик на этот раз был куда отчаянней, чем в прошлый раз. Он ударил по мне, словно плеть, заставил встрепенуться — я снова глянул на чернильные кляксы, твердеющие на плоти булыжника мощи.

Ясночтение не давала им описания, не желая подсказывать, что же с ними делать. Будто потеряв голову от отчаяния, я бросился на них. Горячее месиво больше походило на исходящую жаром жвачку. Я потянул кляксы на себя, надеясь отодрать ее, скинуть вниз — тщетно. Она тянулась, будто расплавленный асфальт. Чернильное нечто сопротивлялось, не желая покидать насиженное место, норовила обжечь в ответ.

И все же мне удалось. Оставляя четкие следы мрачных отметин, затвердевшей бляшкой она свалилась вниз, тут же рассыпавшись, как необработанная глина.

Она плохо отлипала от ладоней, наросты спешили захватить и мое тело, липли к коже, растворяя в своих недрах мой первоначальный облик.

Когда ломают пальцы — больно. Когда их выкручивают щипцами, пытаются изогнуть под неестественным углом, дабы расхохотаться под чудовищный хруст — больно. А когда само мироздание перерисовывает их на новый, абсолютно чуждый тебе, но понятный ей манер, не чувствуешь совершенно ничего.

Я ничего не чувствовал...

Здравый смысл желал взглянуть на руки: таким естественным движением поднять ладони и взглянуть на то, что же с ними случилось.

Я отнекивался, крича, что на это нет времени — потом, обязательно и в первую очередь, ну а сейчас...

Жутко было признаваться самому себе, что я попросту боялся увидеть нечто ужасное.

Место силы потускнело. Там, где раньше в блестящих светло-голубым светом личинках покоились сюжеты, интриги, драмы, теперь дымилось пустоглазое ничто. Место силы еще не умирало, но его уже нещадно лупили. Егоровна раз за разом пропускала удары — вся мощь сатанинской невесты не могла противостоять могуществу великого ума. Кирпичик по кирпичику новый обладатель Кисти Мироздания вытаскивал из бывшей старухи то, из чего она состояла. Еще чуть-чуть, говорил взгляд незримых, мутных буркал, — и она обрушится, посыплется, обратится в ничто. И вот тогда для нее наступит конец.