Нобель. Литература

Но тут еще поставлен довольно важный вопрос. Ведь шарашка — это единственное место, где зэки, занимаясь своим профессиональным делом, как ни странно, внутри этого относительно свободны. Они ведут удивительные споры, теоретически гораздо более свободные, чем споры, например, сегодняшней открытой печати. Потому что ничего нельзя, все сразу или предательство, или посягательство, или экстремизм, а там с ними уже ничего не сделаешь, они уже сидят.

И они нужны, они необходимы, страна в них нуждается, поэтому люди в шарашках были более свободны. Как ни странно, об этом феномене снят фильм «Дау», видимо, шарашка была единственной возможностью интеллектуальной жизни в СССР. Да и в России: тебя не сошлешь, ты нужен, без тебя не сделать это оружие, акустическое ли, ядерное ли. Тебя вынуждены терпеть. Как вынуждены были терпеть Капицу, Ландау и Тамма, которые про эту власть все отлично понимали и говорили на своих кухнях, но они ковали этой власти ядерное оружие. И именно из такой шарашки вышел Сахаров, главный борец с коммунизмом. Поэтому шарашка — как в некотором смысле залог интеллектуальной свободы — это и сегодня очень актуальная тема, поэтому проблематику этой книги Солженицына время не сняло. Видимо, быть свободным в России можно, только когда ты: а) необходимый профессионал, б) когда ты изолирован от остального общества в кругу таких же профессионалов. Довольно страшный диагноз, и поэтому «В круге первом» был такой сенсацией в России. На Западе меньше, там про шарашки вообще не знали.

А для остального мира, конечно, Солженицын прославился как человек, пробивший брешь в советской пропаганде, с помощью «Щ-854», то есть «Одного дня Ивана Денисовича», и как автор «Ракового корпуса». Но присуждение ему Нобелевской премии подчеркнуло важную вещь: Нобелевский комитет чует масштаб, они в масштабе этой личности почуяли, что человек может еще больше, и в результате появился сначала «Архипелаг», потом «Август Четырнадцатого» и все «Красное колесо» в целом. Можно спорить о качестве, но масштаб несомненен. Солженицын получил свою Нобелевскую премию отчасти авансом, но этот аванс был оплачен, и чувствовалось, что он будет оплачен, так что среди решений Нобелевского комитета это одно из самых прозорливых.

В случае с другими лауреатами премия, как правило, это уже не аванс, а зарплата, как сказал Ким. Хотя я рискну сказать, что Томас Манн тоже все главные вещи написал после Нобеля, это касается и тетралогии, и «Доктора Фаустуса», и «Избранника». В любом случае Манн получил своего Нобеля в 1929 году, вскоре после публикации «Волшебной горы», которую еще не успели толком осмыслить, и формально за первый роман «Будденброки». То есть это тоже пример Нобеля, данного авансом, а уже оплачен этот аванс был, конечно, гениальными послефашистскими творениями, прежде всего «Фаустусом».

Сейчас многие молодые люди не знают, что такое ГУЛАГ. У народа короткая память, русская история так и устроена — циклически. И поэтому тексты Солженицына становятся актуальными при каждом заморозке, при каждом репрессивном периоде, когда любой день начинается с сообщения о новых посадках, о новых репрессиях, как частный случай — иногда о новых протестах. Но все-таки по большому счету перед нами проходит наша история, перед глазами наиболее везучих долгожителей — по нескольку раз, они успевают застать, скажем, и сталинизм, и застой, или и застой, и нынешний заморозок.

Вот поэтому «Архипелаг ГУЛАГ» сегодня — самая актуальная книга, и Солженицын самая актуальная фигура, и сегодня в рядах борцов с тоталитаризмом во всем мире, в России, в Венесуэле, неважно где, он в первых рядах, его ни одна диктатура не простит, поэтому он бессмертен.

Тем, кто вообще еще не читал Солженицына, советую «Случай на станции Кречетовка», изначально Кочетовка. Это маленький рассказ, но это рассказ лучший у Солженицына и глубже всего показывающий феноменологию советского человека. А мы услышимся через неделю.

1972

Генрих Бёлль

Генрих Бёлль — немецкий писатель, поэт, переводчик и сценарист. Во время Второй мировой войны в 1939–1945 годах пехотинцем воевал во Франции, участвовал в боях на Украине и в Крыму. Четыре раза был ранен, несколько раз симулировал болезни, пытаясь уклониться от военной службы. В 1970 Бёлль и Набоков публично сняли свои кандидатуры на Нобелевскую премию в пользу Александра Солженицына. Несмотря на это, своего Нобеля Бёлль получил два года спустя «за творчество, в котором сочетается широкий охват действительности с высоким искусством создания характеров и которое стало весомым вкладом в возрождение немецкой литературы».

Надо сказать, что для меня награждение Бёлля в некотором смысле загадка, потому что Гюнтер Грасс, получивший своего Нобеля значительно позже, как мне кажется, писатель значительно более самостоятельный и состоятельный.

Что касается Бёлля, то ему же вручили, понятно дело, как представителю — тогда об этом много писали — культуры, которая казалась вымершей, но дала новые побеги. Немецкий дух после 1945 года, ясное дело, был не просто бесповоротно надломлен, но и Германия как единая страна перестала существовать. Она разделилась на две, она, как, собственно, и желали державы-победители, утратила военное значение.

А что касается культурного значения, то здесь попытка реставрировать германский дух была предпринята Томасом Манном в «Докторе Фаустусе», романе, я думаю, лучшим на немецком языке в XX веке, но, тем не менее, именно в «Докторе Фаустусе» сделан был страшный вывод о том, что страна пережила рак, а после рака восстановиться может далеко не каждый организм. Это был приговор. Существование Германии стало до некоторой степени посмертным.

И Бёлль — это первый, как считалось, большой писатель, который появился в этой новой Германии. Он мобилизован был еще в 1939 году, успел повоевать во Франции, если это можно назвать войной, потом был в Крыму, Украине, несколько раз пытался откосить от армии по болезни, ему это не удавалось. В результате он сдался в плен французам в 1945-м, то есть весь военный опыт у него за плечами. И он как раз на вполне антифашистских позициях стоял уже и к 1941 году. Надо сказать, что он, все-таки будучи 1917 года рождения, к своим двадцати четырем уже очень хорошо про фашизм все понимал.

Не понимал он другого: каким образом вся страна, да еще принадлежащая вековой культуре, оказалась так склонна к этому гипнозу? И главное, вышла ли она из него? Можно ли сказать, что Западная Германия — а Бёлль живет в Бонне, он классический западный немец, отношение его к социализму очень двойственное и скорее скептическое, — можно ли сказать, что Германия пережила фашизм, что страна, которая существует сейчас, является ее правопреемницей? Это вопрос, который Бёлля очень мучает, потому что на чем, на каких основаниях может нация после столь полного разгрома возродиться, не очень понятно.

Мне-то больше всего нравится у него роман «Глазами клоуна», который в СССР и был всего популярнее, понятное дело, благодаря инсценировке, постановке в театре Моссовета. Да и вообще мне кажется, что из всех его романов он самый живой, непосредственный, и Шнир, его двадцативосьмилетний герой, вызывает самое живое читательское сострадание. Но в России, в Советском Союзе Бёлля больше всего полюбили за роман «Где ты был, Адам?», полный национального покаяния, отчасти за роман «Бильярд в половине десятого», где Бёлль как раз делает довольно печальные выводы: оказывается, кто при фашистах хорошо себя чувствовал, тем и после фашистов лучше всего, а антифашисты не вписывались ни в тот мир, ни в этот, потому что мир всегда терпит только конформистов. И в «Бильярде» это, кстати, дословно заявлено.

Мне «Глазами клоуна» нравится потому, что это прежде всего история любви, причем история любви человека, который буквально помешан на проблеме католицизма, помешан потому, что его Мари, единственная женщина, которую он любил, он так совершенно моногамен, она ушла к католику, причем католику убежденному. Католик для Бёлля не более чем символ человека, которому есть на что опереться, у которого есть твердая готовая система взглядов.