Страница 17 из 18
6. Повод для оптимизма
Только опускаю трубку на рычаг, телефон звонит снова. Спасибо котлете, не успеваю сказать: «Да, Наташ». Потому что на этот раз звонит не Наташа, а Ира.
— Егор, слушай, — говорит Новицкая по-деловому сухо, будто мы с ней час назад не любовью занимались, а отчёты по вступлению в ВЛКСМ составляли. — Завтра в полдевятого утра будь у меня.
— А ты уже проснёшься? — спрашиваю с усмешкой.
— У меня в горкоме, — отрезает она. — Решим твою судьбу на ближайшее время. Оденься прилично. Костюм не обязательно, но чтобы не как колхозник.
— Издеваешься? Когда это я как колхозник выглядел?
— Просто на всякий случай предупреждаю.
— Кто будет?
— Минимально, Ефим.
— Понятно. К чему быть готовым?
— Будь готов показать себя, как ответственного, умного и преданного делу партии комсомольца.
— Всегда готов! — чеканю я.
— Не пионэра, а комсомольца, — усмехается она. — Ладно, всё. Спокойной ночи.
До утра ещё дожить надо. Сейчас вот другие дела нужно сделать. Я выскакиваю из дома и бегу к Рыбкиным. Дверь открывает Наташка.
— Муэыа! — мычит хозяин дома, приветствуя меня. — Зять! Твою мать!
— Чего он, куролесит? — спрашиваю я, стараясь не пялиться на босоногую в короткой ночнушке Рыбкину.
Сто процентов, специально так оделась, да ещё и ворот расстегнула, для возбуждения воспоминаний о призрачных видениях. Я человек, измученный первым секретарём комсомольского горкома, но по-прежнему живой, имеющий нормальные реакции.
Впрочем, не пялюсь я на неё не потому, что опасаюсь какой-то там реакции, а просто потому, что неловко на голого человека смотреть, особенно в присутствии её папаши. Хоть и кривого до невменяемости.
— Дядя Гена, здорово. Ты чего тут бузотёришь? Желаешь чего?
— Желаю! — соглашается он, кивая с такой силой, что я опасаюсь, как бы он на ногах удержался.
— Холодца желаю и гуся. Грудку с квашенной капустой. Остальное всё без разницы. И наливай давай, чё сидим-то, я не понял!
— Никак не могу угомонить. Орёт на меня, ругает последними словами, за то что не наливаю.
— А у тебя есть?
— Шутишь, что ли? Откуда я возьму-то? Сегодня он вообще неугомонный. Да даже если бы и было, ему налей, так он вообще весь дом разнесёт.
— А пожрать есть?
— Ты голодный? — спрашивает Наташка.
— Я… ну, кстати только ужинать сел и ты позвонила, — я усмехаюсь. — Впрочем, котлету я по пути к тебе дожевал. Но я интересуюсь не для себя. Думаю может папеньку накормить, раз холодца просит?
— Егорий! — голосит папенька. — Егорка! Егорушка! Иди сюда, щучий сын!
— Дядя Гена, ты есть хочешь? — спрашиваю я, подходя к нему.
Он стоит посреди гостиной и раскачивается, как маятник.
— Д… молчи! Иди сюда!
— Так куда идти? Вот же я.
— Иди сказал! Ну, подойди! Да не ссы ты!
Он наваливается всей тушей и, обняв за шею, практически повисает на мне.
— Ай, дядя Гена, так не пойдёт. У меня спина болит. Убери руку, по-хорошему прошу.
— Да обожди ты, — машет он головой. — Обожди, Генка… ну, то есть я Генка, а ты нет. Бр-р-р…
Он трясёт головой и, отцепившись от меня, хватается руками за голову.
— Егор, ты меня прости, понял? Извини дядю Гену, слышишь? — он замолкает и долго балансирует с закрытыми глазами. — Я ведь чё? Он взял мою записку и порвал. Я чё ему сделаю? Он, сука, генерал! У него одна звезда, как сто моих… Не, ну я ещё написал, а кто её читал? Хер с горы? Вот так! Это жине…
Он замолкает и, кажется, пытается осознать, что только что наговорил.
— Ты понял? — спрашивает он, направляя на меня лучи своих глаз.
Они сейчас излучают фотоны, как прожектора противовоздушной обороны.
— Это жине… заявление. У-сёк?
— Какой жене?
— Не! Не жене, это же не… за…явление, а за…писка… Усёк? Наливай, Наташка! Зять пришёл…
Блин, кто его за язык тянет со своим зятем.
— Горько!
Твою ж дивизию!
— Давай холодец!
— Пап, нет холодца. Будешь пельмени?
— А где холодец? – по-детски наивно спрашивает он, точно Женя Лукашин из «Иронии Судьбы».
— Пельмешки хочешь?
— Хочу, — подумав, соглашается Рыбкин и со стоном бьёт себя ладонью по лбу. — А холодца-то нет! Про*бошили холодец! Ы-а-а! Егорка! Не виноват я! Порвал, сука, мои показания. На мелкие кусочки…
Он рассказывает о подлом генерале с большим звёздами снова и снова, и из глаз его начинаю течь слёзы.
— Порвал, сука… Вот такая звезда, вот такущая… Я, говорит, тебя, Генка, во!
Наташка убегает на кухню. А Генка плюёт в ладонь и складывает пальцы в большой кукиш, демонстрируя это самое «во».
Наконец, пельмени оказываются сваренными и мы ведём чуть живого дядю Гену за стол. Быстро и без разговоров едим и тащим, клюющего носом участкового в постель. Он не сопротивляется и даёт себя уложить. Я поворачиваю его на бок и на всякий случай подтыкаю одеялом и подушками, чтобы он не перевернулся на спину.
— Спасибо, — вздыхает Рыбкина.
— И тебе спасибо, — говорю я. — Пельмени сама делала?
Она кивает.
— Молодец ты, Наташка.
— Знаю, — снова кивает она со вздохом.
— Ну ладно, пойду я. Времени много уже…
— Погоди, — удерживает меня она и, взяв за руку, подводит к разложенному и застеленному дивану. — Присядь. Я тебе скажу просто и всё. Быстро, не беспокойся.
Мы садимся на самый край и какое-то время просто сидим молча, не глядя друг на друга.
— В общем…
Она вздыхает. Видно, что волнуется, не зная как начать. Кусает губы. Руки теребят краешек подола короткой ночнушки.
— Ладно. Я вот, что хочу тебе сказать… Я согласна… Давай просто будем друзьями. Или братом с сестрой…
Я недоверчиво смотрю на неё.
— Не беспокойся, я смогу. И больше не буду мучить тебя своими чувствами …
Она снова вздыхает и отворачивается. Мне кажется, пытается не зареветь…
— Короче… Если тебе сейчас не до чувств, я подожду. Делай, что хочешь, ты мне ничего не обещал… Но я думаю, что ты… — она опять вздыхает.
Я опускаю глаза и слежу за её пальцами, сворачивающими и разворачивающими край ночной сорочки. Смотрю на острые колени, на красивые руки… и отворачиваюсь. Ну не хочу я подвергать её риску. Не могу. Лучше пусть помучается, зато останется живой… Такое чувство, будто я сам себя пытаюсь уговорить и не верю. Сам себе не верю…
— Мне кажется, — продолжает она, — что ты меня… что ты меня любишь, но почему-то боишься в этом признаться. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Ты с пятого класса на меня глаз положил…
— А ты на меня с какого?
— Не помнишь?
— Может и помню. Скажи сама.
— В седьмом классе на школьной дискотеке… когда мы танцевали, я почувствовала…