Страница 16 из 18
— Не говорил, в том-то и дело. Завтра постараюсь к ней на приём попасть и обсужу всё.
— Надо было, наверное, мне с ней самой поговорить. Но я просто думала, что тебе проще. По-семейному, так сказать, — она смеётся.
— Так, — говорю я строго.
— Ну, в смысле, бюро горкома, это же одна большая семья, — продолжает ржать она.
— Да, в этом смысле всё верно. Ну так что, ждёшь до завтра?
— Ну что уж с тобой делать, жду конечно. Но давай уже не позже завтрашнего вечера, хорошо?
— Да, железно.
— Ну ладно. Зашёл бы хоть как-нибудь, а то всё занят да занят.
— Так у меня экзамены скоро, сама понимаешь…
Мы ещё перекидываемся несколькими ничего не значащими фразами, и я вешаю трубку. Из спальни выходит Новицкая и внимательно на меня смотрит.
— Хм… — наконец, произносит она. — Заранее договориться о таком разговоре было бы сложно, конечно. Но что у тебя со спиной?
— А это-то тут причём? Моя спина — моё богатство. Чего?
— Поцарапался, да?
— В смысле?
Блин, у неё реально крыша поехала. Ну и дела…
Задери рубашку.
— Да ты чего, Ир?
— Задери рубашку, я сказала.
— Пока не объяснишь не задиру, — мотаю я головой.
— Крупнозадая твоя любит мужикам спины царапать, вот я и хочу взглянуть, отчего ты там стонешь. Показывай!
— Знаешь что! Я тебе крепостной актёр что ли? Если это шутка, то нихрена не смешная. Я тебе сказал, что у меня с ней ничего нет? Ты мне что, не веришь? Тебе слова моего мало? Тогда я пошёл, х*ли я вообще здесь делаю? Я, как мартышка дрессированная, по телефону поговорил и дал тебе подслушать. Кто бы мне сказал, что я это сделаю по желанию бабы! Писец! И тебе мало? Нихера себе ты царица! Да пошла ты! Начальница ты вон там, в километре отсюда. А здесь мне начальники на**й не нужны. Чао, бамбино, сорри.
— Ах, ты, щенок! — возвышает она голос. — А ну, стоять!
Знала бы ты сколько раз я про этого щенка слышал.
Она подскакивает ко мне и, схватив обеими руками за воротник рубашки, рывком разводит их в стороны. Раздаётся треск и стук пуговиц о паркет. Охренеть! Сицилийские страсти. Она заскакивает мне за спину и рывком приспускает рубашку. А-ай!!! Ну ладно, любуйся. Бешеная.
Ирина замирает и долго ничего не говорит.
— Ну, нагляделась? — спрашиваю я. — Теперь пуговицы собирай.
— Это… — голос её дрожит. — Это кто сделал?
Биполярочка, похоже…
— Менты, кто ещё.
— Что? Это у нас в милиции произошло?
— Молодец, догадалась. Ищи пуговицы, говорю тебе, а то мне к Куренковой пора.
Она легко касается кончиками пальцев к моей спине.
— Больно?
— Есть маленько. Так нет, но когда одежду срывают чувствительно.
— Прости, — шепчет она и касается спины губами.
— Ладно, чего уж там. Нервишки разыгрались. За рубашку мать, конечно, шкуру спустит. И, главное, объяснить трудно, как такое случиться могло. Типа меня подъёмный кран крючком зацепил, вот пуговицы и не выдержали?
— Дурак, — сквозь смех говорит Новицкая. — Ты что, сразу сказать не мог?
— Да ну тебя! — говорю я сердито. — Всё, пошёл я раны зализывать. А ты тут валерьянки прими, ноль семьдесят пять.
— Так, — голос её снова становится жёстким. — Говори, кто это сделал! Я это так не оставлю. Сейчас в обком партии позвоню, первому. Мы всех этих тварей посадим!
— Точно, — соглашаюсь я. — На электрический стул. Ира, тебе ничего не нужно делать. Я всё уже сделал. Или ещё сделаю. Прекрати.
Она обходит вокруг меня, разглядывая моё тело в поисках других следов побоев.
— Нет! — говорит она. — Даже и не думай, что…
Я не даю ей договорить, притягиваю к себе и целую. Она не сопротивляется. Разумеется, нет. Обхватывает мою голову и отвечает со всей страстью перенервничавшей женщины. Её руки соскальзывают ниже. Она гладит мою грудь, плечи и, наконец, крепко прижимается и обнимает меня с чувством и недюжинной силой.
Я непроизвольно дёргаюсь, когда её руки задевают ушибленное место. Она разжимает объятия и отскакивает.
— Ой, прости-прости! Идиотка… Прости.
Она снова начинает гладить мою грудь и замирает.
— Сделаем по-другому, — шепчет она. — Чтобы тебе не было больно.
Она опускается на колени и расстёгивает ремень.
— Ира, — говорю я, — мне в душ надо.
— Ничего, — шепчет она, — это ничего…
Но стянув штаны, она смотрит совсем не на то, к чему только что испытывала горячий интерес. Она смотрит на чёрные синяки на моих ляжках…
Потом я всё-таки иду в душ и мы кое-как утоляем свой голод. Мои движения скованы и оба мы больше думаем не об удовольствии, а о том, как не сделать мне больно. В общем…
Когда я собираюсь уходить, она берёт меня за руку.
— Послушай, Егор, — говорит она. — Мы оба знаем, что вот это всё не навсегда. Скажу тебе по секрету, я собираюсь в Москву. Надеюсь, что ещё в этом году меня возьмут в ЦК. Разумеется, мы не сможем продолжать встречаться. Даже сейчас уже это становится очень опасным для моей карьеры. Короче, скоро нам придётся расстаться. Мне горько думать об этом, но жизнь есть жизнь. Ты мальчик смышлёный, должен это понимать.
Я ничего не говорю. Молчу.
— Но пока я здесь, — продолжает она, — пока я никуда не уехала, ты — мой. Тебе ясно? Если я узнаю, что ты за моей спиной кого-то поё***аешь, я тебе не позавидую. Сегодняшние побои тебе покажутся невинно игрой по сравнению с тем, что я тебе устрою. Ты меня понял?
— Заинтриговала, — ухмыляюсь я.
— Эту интригу лучше оставить нераскрытой. Поверь.
И я верю.
После прогулки с Раджем я проскальзываю в ванную. Снимаю изуродованную рубашку и натягиваю футболку. Внимательно проверяю не видны ли синяки и тогда только двигаю на кухню. В позднем ужине есть своя прелесть — он кажется гораздо более вкусным, чем обычно.
Только я отправляю в рот кусок котлеты, раздаётся телефонный звонок.
— Егор, ответь, — кричит мама, — мы уже легли.
Ну что же, я отвечу. Не сомневаюсь, что звонят мне. В это время суток принимать звонки моя прерогатива.
— Алло, — не очень чётко произношу я, дожёвывая котлету.
— Егор! — слышу я встревоженный голос Наташки.
На заднем плане раздаются громкие и недовольные вопли её родителя.
— Егор, это я. Прости, что поздно. Можешь помочь? Отец сегодня разошёлся, как никогда. Ты бы не мог прийти?
Хороший вопрос…