Начало долгой зимы

Глава 28

Город Аминдала не является чем-то примечательным как внутри Моунцвеля, так и за его пределами. Обычный городок, где сейчас не наберется даже восьми тысяч жителей, кажется спокойным, но только из-за того, что горожане предпочитают больше времени проводить дома. Поветрие принесло с собой страх и смуту, поэтому нет больше праздников и шумных ярмарок. Только в кабаках алкоголь продолжает литься рекой для тех, кто ищет в нем утешения.

Утром нового дня улочки Аминдалы припорошены снегом, который скорее всего растает и смешается с грязью. Особенно хорошо выпавший снег виден на крышах городского храма, которым управляет старый настоятель. Только благодаря старшему жрецу Морвину храм не был превращен в обитель Ифрата, и в нем по-прежнему в равной степени распределены места поклонения всем значимым богам погибшего пантеона.

Несмотря на почтенный возраст, Морвин деловито орудует метлой, счищая снег со ступеней. Для тяжелой работы есть другие жрецы и послушники, но Морвин каждое утро встает раньше всех. И пускай в мире началось Поветрие, это не причина изменять собственным привычкам.

Впрочем, это касается также богослужений в храме, где он продолжает воздавать хвалу всем богам, пускай они и умерли. А вот к Ифрату испытывает неприязнь, так как помнит времена, когда бог игр считался странной личностью среди братьев и сестер Домена Богов. Из-за этого часто ругается с другими жрецами, которые не видят смысла молиться призракам ушедших небожителей. По их мнению полагаться можно только на Ифрата, который даровал людям Языковую Систему.

Морвин не спорит с тем, что этот подарок пришелся как нельзя кстати, но за всю жизнь не выучил ни одно навыка. Даже чтобы зажечь свечу, он берет горящую лучину, а не шепчет имя навыка. Он считает, что другие боги отдали свои бессмертные жизни на защиту Домена Людей, поэтому вклад Ифрата не такой уж великий, а сама Языковая Система не является чем-то жизненно необходимым.

«Лучше бы другие боги создали этот инструмент, ведь Ифрат не удержался от того, чтобы превратить всё в игру», — после высказывания таких мыслей у слушающих жрецов и послушников обычно становятся кислыми лица, но старшего жреца и настоятеля никто не перебивает, считая, что потакают старческому слабоумию.

Метла продолжает оставлять следы на земле, разрушая ровное снежное полотно, образовавшееся за ночь. Теплая одежда хорошо сохраняет тепло, которое по ощущениям лишь накапливается из-за активной работы. Бормоча себе всякое под нос, скоро Морвин оказывается у калитки храма. Над головой бесконечные серые тучи, но также удается заметить кое-что странное далеко на горизонте. Напоминает черные облака, движущиеся на большой скорости.

Аминдала по-прежнему является образчиком спокойствия и тишины, если не считать редких проезжающих телег и лая собак. Над печными трубами поднимаются сотни столбов белого дыма, включая кухню храма, где уже вовсю идет приготовление завтрака.

Вот только старый жрец продолжает стоять у выхода, смотря в небо. Руки откидывают шарф с лица, показывая морщинистую кожу и колючую седую бороду, которую Морвин постоянно укорачивает. Следом набирает силу ветер, дующий прямо в лицо, из-за чего утренняя работа теряет смысл: снег опять проникает на двор перед храмом.

Постепенно ветер становится сильнее, а до слуха доносятся громовые раскаты. Грозы в это время года не самое частое явление, но Морвин чувствует страх вовсе не поэтому. Он с рождения чуток на магическую энергию, из-за чего вполне мог бы стать уважаемым магом, если бы сам уважал магию. Но на взгляд жреца ни ритуалы, ни тем более навыки Языковой Системы не являются чем-то достойным для развития. Человеку от богов и так было дано всё необходимое, но амбиции толкают остальных получать еще большую силу. И демоны, например, в этом плане ничем от людей не отличаются.

«И, говоря о демонах, мне это не нравится», — думает Морвин, смотря на еще далекую грозу. Он не был воителем полвека назад, но неоднократно слышал страшные рассказы о демонических крепостях, которые могут плавать по небесам, словно по морю. И если быть точнее, могут плавать по черным грозовым облакам.

Старый жрец бросает метлу на землю и спешит в храм, чтобы припасть к алтарю самого сильного божества в прошлом. Священный символ Менасиуса — это око, разделенное на две половинки. Черная и белая сторона большого глаза олицетворяют свет и тьму, что живут в душах людей и являются частью природы. Равновесие этих половинок является залогом справедливости и нейтральности. Рядом есть алтари и других главных божеств, но первую молитву жрец возносит именно Менасиусу.

— Настоятель, вы как всегда рано, — зевает жрица, которая работает в этом храме почти тридцать лет. — Завтрак готов, идемте к столу.

Но Морвин пропускает слова мимо ушей, сейчас не существует ничего иного, кроме искренней молитвы. Всё остальное просто не имеет значения.

— Эй, Морвин, что с тобой? Не слишком рано для службы? — жрица трясет старика за плечо, но тот раздраженно сбрасывает руку.

— Ну как знаешь, начнем без тебя, — обиженная женщина уходит прочь.

— Верни справедливость и равновесие в наш мир и защити нас ото зла, — шепотом заканчивает жрец. Его тело сейчас буквально трясет от невидимой глазу бури, которая царит в магических потоках. Он многое бы отдал, чтобы не быть настолько чутким для таких вещей, но с таким даром родился, с таким даром и умрет. Возможно, даже сегодня.

Тем временем гроза приближается к городу, и многие его жители удивленно смотрят в окна, слушая гром. Впрочем, никто не боится дождя и молний, ведь крыша дома должна надежно защитить. Вот только это жалкая преграда перед тем, что движется внутри грозы. Летучая крепость, которая меньше Гед-Нарумана примерно на одну треть, облачается в одеяния из желтых молний, которые начинают бить внутри облака без перерыва. Грохочущая канонада теперь всем говорит о том, что это необычная гроза. Вместе с этим пониманием приходит страх.

Тревога проникает и в городской храм, заставив жрецов и жриц выскочить из-за стола, и один лишь Морвин продолжает возносить молитвы у алтарей, последовательно переходя от одного к другому. Дрожь тела не прекращается, но молитва успокаивает дух и позволяет дышать полной грудью, пока другие в храме носятся с ошашаренным видом.