Страница 3 из 118
Первые произведения Эспена Ховардсхолма вышли в свет в конце 60‑х годов, когда он резко выступил в защиту бунта молодежи против существующих в Норвегии законов и порядков. Эта тема занимает Ховардсхолма и по сей день.
Герои повести «История о Калле и Рейнерте» (1978) наверняка бы нашли общий язык со многими обитателями датского интерната. Во всяком случае, они сошлись бы в неистребимой любви к автомобилям и сумасшедшей гонке, когда мощность мотора выжата до предела и от скорости захватывает дух. Ощущения Клэса и Тони, поехавших по поручению Макса на машине в город, живо напоминают то, что чувствуют Калле и Рейнерт, которые — правда, в этом немалая разница — угнали чужой «ситроен» и пытаются удрать от полиции. Их гонка не в шутку, а всерьез, поскольку они уже бывали в руках полиции и отведали, что такое избиение мокрым полотенцем. Однако на этот раз все кончается еще трагичнее — гибелью Калле...
Действие повести происходит в 1976 году, но Рейнерт-рассказчик постоянно возвращается к туманному апрельскому вечеру 1975 года, когда им, как всегда, «не нужно было идти на работу. Не удалось нам никуда устроиться. Вот мы и слонялись без дела». Рейнерт подчеркивает, что многие их шалости и антиобщественные поступки непосредственно мотивированы тем, что им нечем было заняться, никто не обращал на них внимания, их угнетало чувство ненужности: «Ясно, что у человека начинают нервы шалить, если он день за днем болтается без дела». «Такое уж это было время — хуже не придумаешь: заняться нечем, болтаешься, как дерьмо в проруби, только и радости, что разделался с этой чертовой школой. Никому ты вроде не нужен» (курсив мой. — Г. А.). В таком положении обязательно требуется заявить о себе чем угодно, хотя бы и угоном машины.
Трагическая смерть друга заставила Рейнерта над многим задуматься. Он искренне старается понять и объяснить своему воображаемому собеседнику, почему они с Калле были именно такими — легко шли на мелкие правонарушения, ходили вооруженные велосипедными цепями и ножами. К подобному времяпрепровождению их толкали безделье и неустроенность. Подростки пытались возместить бесцельность своего существования острыми ощущениями. Но самым страшным средством отупления служило телевидение. Рейнерт сам прочел в газете, что «в Соединенных Штатах подсчитали, что обычный мальчишка смотрит телик три часа в день. И им кажется, что это еще заниженная цифра. Значит, получается, что к семнадцати годам — это как мне сейчас — он уже ухлопал не меньше пятнадцати тысяч часов своей жизни на сидение перед ящиком. За это время он, по их подсчетам, стал свидетелем около десяти тысяч убийств. ... И все это толстосумы, они скупили время у телевизионных компаний, чтобы обучать молодежь убийству. Разные там пивовары, производители автомобилей, косметики, майонеза. Они высчитали, что чем больше убийств покажут по телику, тем больше автомобилей и майонеза купят телезрители. «Убийство повышает товарооборот» — так это у них называется. Мне всегда ужасно нравились всякие хитрые словосочетания. Можешь думать об этих пузатых, что хочешь, но свое дело они туго понимают».
Отупляя и оглупляя зрителя, телевизор разрушает семью. Устав от тяжелой работы на Бойне, мать героя готова до одури смотреть телевизор, она не может заниматься воспитанием сына. А он весьма болезненно воспринимает ее «телеманию»: «Кто хочешь разозлится, если на него всегда ноль внимания».
Однако ни телевизор, ни оглушающая музыка, ни молодежные клубы, ни сладковатый дымок «травки» — ничто не помогает избавиться от самого страшного для человека чувства — от сознания своей ненужности. Маловероятно, чтобы работа на Бойне давала большое моральное удовлетворение. Но, когда Рейнерт начинает ощущать, что может приносить хоть какую-то пользу, тон его рассказа меняется, светлеет, становится бодрее. Быть может, потому, что на Бойне он впервые испытывает чувство классовой солидарности. Старый рабочий Риан говорит: «Мы тут привыкли стоять друг за друга». Рейнерт своим, чисто эмпирическим путем приходит к пониманию противоречивости характера труда в капиталистическом обществе: он гордится умелыми руками матери, и в то же время ему «жутко смотреть», «как быстро они движутся, словно это уже и не руки, а часть машины». Необходимость труда и его механистическая бесчеловечность как бы сливаются для героя в материнских руках. На собственном опыте познает Рейнерт лживую заботу норвежской «демократии» о молодежи. К примеру, пиво в магазине юноша может купить, лишь предъявив свидетельство о рождении, — так оберегают несовершеннолетних. Однако вся пропагандистская машина общества нацелена на то, чтобы развратить молодежь несбыточными мечтами о «настоящем» богатстве, которое можно заполучить в обществе «равных возможностей». Пример сельской девочки Май-Бритт, приехавшей в город с надеждой на «сладкую жизнь», а ставшей заядлой наркоманкой, по-настоящему трагичен и страшен. Потребовалось совсем немного времени, чтобы Рейнерт взглянул на власть имущих злым и трезвым взглядом: «Стортинг освещен желтоватыми прожекторами, там сейчас наверняка идет ночное совещание, на котором стряпается очередной хитрый проект, как бы всех мелких землевладельцев из Удала и других норвежских долин загнать, как кроликов в клетки, на нефтяные платформы в Северном море, или на механические верфи Рафнеса, или в многоэтажки Линнерюда, потому что властям так выгоднее, а что там ждет крестьянских дочек с их мягкими, гибкими телами и головами, забитыми чушью из развлекательных журналов, — на это властям плевать».
Через всю книгу проходит лейтмотив жестокой борьбы «мы» и «они». Только кто такие «они», и сам Рейнерт, и его друзья понимают весьма смутно. «Они» — те, кто хорошо одет, кто не позволяет петь в школе отличную вьетнамскую песню, кто вооружен мокрыми полотенцами, дубинками и пистолетами, кто считает молодежь «нежелательными элементами», кто ведет против рабочей молодежи необъявленную войну. Для Рейнерта «они» — прежде всего полицейские и, конечно же, тот, кто хладнокровно застрелил Калле. Прав школьный товарищ Рейнерта, рассудительный Эудун, говорящий, что этот полицейский — «самый обыкновенный мужик». Эудун верно советует Рейнерту искать настоящих виновников гибели Калле «выше», «среди тех, кто всем заправляет».
В финале повести Рейнерту снится сон, как бы содержащий обещание, что он сумеет найти правильный путь в жизни: «Это неправда, будто я ни черта не смыслю в забастовках. Конечно, смыслю, и не меньше, чем ты: надо стоять друг за друга — всем за одного, одному за всех. Я так это понимаю. В одиночку ты нуль, со всеми вместе — сила. ... Как иногда говорит старый морщинистый Риан с блестящим черепом и изуродованной рукой.
— Когда-нибудь, — говорит он, — слова им больше уже не помогут. Не знаю когда. Но когда-нибудь нам придется столкнуться не на жизнь, а на смерть, иначе они не поймут, что́ мы им говорим».
Этот во многом реальный «боевой» сон словно вбирает в себя опыт борьбы прошлых поколений и предвещает новые, победные битвы поколению, к которому принадлежат Эудун, Рейнерт и многие другие.
Обретение личностью нравственного, социального и в конце концов классового самосознания в бесчеловечном мире — вот главная проблема, занимающая всех трех авторов сборника, и важно, что каждый из писателей видит эту возможность только в единении человека с другими людьми, в преодолении одиночества.
Многозначительно звучат слова песни, которую слушают в молодежном клубе Рейнерт и другие ребята:
Ничто не придет само собой.
В одиночку ты легок, словно пушок.
Но вместе мы весим много тонн.
Немного помощи —
и дело пойдет.
Ничто не придет само собой.