Голова тигра

Ну, скажите, Дмитрий Сергеевич, мог же он показать мне эту записку? — явно ища сочувствия и поддержки, обратилась она к Пешехонову. — Какая это тайна, когда человека нет уже в живых и дело прекращено?

Пешехонов неопределенно пожал плечами, но, увидя, какое недоумение вызвал на лице Граниной этот жест, поспешно добавил:

— Об этом более конкретно я скажу позже, а пока продолжайте.

— Хорошо, — несколько упавшим голосом произнесла Гранина. Она глубоко вздохнула и, глядя прямо в глаза Пешехонову, сказала: — Дмитрий Сергеевич! Поскольку я приехала к вам из такой дали, то очень прошу: выслушайте меня внимательно и будьте снисходительны, если я не смогу быть краткой. Я сейчас волнуюсь еще больше и теряю уверенность в том, что найду у вас поддержку.

Большие, лучистые глаза Граниной смотрели в упор на Пешехонова, как бы спрашивая: «Что вы за человек? Может быть, такой же сухарь, так и те?»

— Я вас слушаю. Внимательно слушаю. Говорите все, что найдете нужным, — как можно мягче ответил Пешехонов.

Тогда Гранина более уверенно продолжила:

— Вчера я ездила на квартиру Нади в поселок Солнечный и разговаривала с ее мужем Арвидом. Этим разговором я была расстроена еще больше, чем беседой с Фалиным. После посещения квартиры и этого разговора у меня на душе остался какой-то мутный осадок. Почему-то Арвид очень уверен в том, что Надя покончила с собой. Он даже меня пытался убедить, что у нее возникла предродовая горячка, когда у Нади была еще только двухмесячная беременность! — как бы споря с кем-то, вновь возмутилась Гранина. — Я спросила у Арвида, из чего он исходит, делая такой вывод? Он ответил, что так сказал ему следователь Фалин. Это, видимо, вполне его устраивает. Нужно откровенно сказать, Дмитрий Сергеевич, что я и раньше недолюбливала Арвида, но сейчас, после вчерашнего разговора, видя его бездушное и непонятное спокойствие, я просто возненавидела его. Более того, я уверена, что он что-то знает и умалчивает.

— Что же, по-вашему, он может скрывать? Кстати, как его фамилия?

— Фамилия его Путна. Но мне трудно ответить на ваш вопрос. Я ничем не располагаю. Просто это мое внутреннее убеждение. Ну, что-то интуитивное. Вам, кто привык опираться только на железную логику доказательств, могут показаться смешными и наивными те мои наблюдения, которые дали мне эту уверенность. — В этом месте Гранина сделала большую паузу и вопросительно посмотрела на Пешехонова.

— Нет, почему же... — заметив этот взгляд, сказал Пешехонов. — Если ваша интуиция основывается на чем-то реальном, если она исходит из наблюдений ваших и что-то подсказывает вам, создает у вас убежденность, тогда в этом нет ничего смешного и наивного. Если вы опираетесь на какие-то личные наблюдения за Арвидом, то на какие именно? И почему вы недолюбливали его? Это не секрет? Кстати, как давно вы знакомы с этой семьей?

— Разрешите, я подробно расскажу об этом?

Пешехонов молча кивнул.

— В 1941 году в Вологде я окончила среднюю школу. Началась война. Я переехала в Саратов, где жила моя тетя, и там поступила в медицинский институт. В том же году познакомилась с Надей. Она сирота, воспитывалась в детском доме. Окончила среднюю школу и поступила в Саратовский университет. Вскоре мы с ней очень подружились. Надя из общежития переехала к нам, и мы очень дружно жили в одной комнате коммунальной квартиры. В 1945 году Надя окончила учение и получила назначение в среднюю школу города Ярославля. Там же она вышла замуж за Арвида. Через год я по окончании института получила назначение в Таджикистан, но связи мы не потеряли — переписывались, а когда Надя с мужем переехали в Латвию, я каждый год ездила к ним... Я, кажется, увлеклась! — спохватилась Гранина и посмотрела на Пешехонова.

— Нет. Продолжайте и расскажите об Арвиде.

— Я знала, что Арвид не пылал большим чувством к Наде. У них была какая-то однобокая любовь. Об этом мне говорила и Надя, да я и сама наблюдала это, бывая у них. Мне было порой обидно за Надю. Она очень любила мужа, а он отвечал ей вежливым, холодным, чисто светским вниманием: вежлив, но не ласков; внимателен, но не заботлив. В нем не было к ней просто человеческой теплоты и сердечности. Меня просто бесило, когда я видела, как Надя бросалась к нему навстречу, лишь только он переступал порог квартиры. Я видела, как сияли ее глаза, когда она обнимала его, а он, вежливо отстранившись, спокойно целовал ее в висок и тут же поправлял лацкан своего безупречно отутюженного пиджака или приглаживал свою модную прическу, неосторожно потревоженную Надиными руками.

Они были очень разные. Арвид — лощеный красавец. Высокий, статный. Пижон. Надя не была писаной красавицей, но и не была дурнушкой. Она была очень женственна, и многие — в том числе и я — считали ее обаятельной. Конечно, Надя была проще во всем: она не умела так модно одеваться, как одевался он; не могла так подчеркнуто независимо, легко и непринужденно держаться в компании, как мог держаться он. У нее отсутствовал тот показной, внешний форс, которым особенно отличался Арвид. Но она была удивительно добрая, отзывчивая, с огромным запасом сердечной теплоты. Ее оптимизма и жизнелюбия хватило бы на многих людей.

Ведь что поразительно: Надя, как говорят, в одночасье лишилась отца и матери, с семи лет воспитывалась в детском доме. Но десять лет жизни в общей комнате детского дома не повлияли отрицательно на характер, привычки, наклонности Надюши. Она до конца своих дней была добрая, душевная, старалась помочь людям, чем могла. Любила читать, заниматься рукоделием...

Вы хотели бы знать, почему я давно уже недолюбливаю Арвида? Я сделала вывод, что он прежде всего эгоист, прямая противоположность Надюше. И она мне по секрету рассказывала (да я и сама, общаясь с ним, убедилась в этом), что он работу свою не любит, тяготится ею, считая, что по своим знаниям перерос должность сменного инженера.

К людям, не занимающим видного положения, относится свысока, пренебрежительно. Читает или технические книги, или произведения зарубежных писателей. Увлекается музыкой иностранных композиторов, к спиртному равнодушен, но любит хорошо и модно одеваться и внешностью старается походить на иностранца.

Я сама слышала, как он превозносил западный образ жизни, культуру обслуживания, развлечения, хотя за границей не был и знает ее лишь по кинофильмам...

Дело еще вот в чем. Отец Арвида латыш по национальности. Его, студента, в 1914 году мобилизовали в царскую армию. В 1917 году, будучи в звании подпоручика, он вместе с солдатами своего подразделения перешел на сторону революции, вступил в партию большевиков и до 1925 года находился в рядах Красной Армии.

А женился он на дочери вице-директора Московско-Казанской железной дороги. На первых порах революция и ей вскружила голову, но потом она стала обычной женщиной, домохозяйкой. Когда Арвид подрос, он любил слушать воспоминания своей матери. Она рассказывала ему, как жилось ей в доме родителей в Петрограде. У них была хорошая квартира, прислуга. Отец по службе имел свой персональный мягкий салон-вагон, в Финляндии — свою дачу. Два раза она с родителями ездила в Германию. После Октябрьской революции отец ее продолжал службу, но прежних благ уже не было. Вот эти рассказы матери о заграничной жизни, видимо, упали на благодатную почву.

Заметив вопросительный взгляд Пешехонова, Гранина, еще более накаляясь, продолжала:

— В 1941 году, когда началась война, Арвиду было 23 года и он был совершенно здоров, однако он не постеснялся воспользоваться бронью и из Москвы, где жил с родителями, эвакуировался, а его отец, коммунист, добровольно записался в народное ополчение и был тяжело ранен в бою под Смоленском.

В 1945 году Арвид женился на Наде, и жили они тогда в Ярославле. В это время Арвид создал проект какой-то ветро-водяной турбины и стал добиваться патента, но ему отказали. Он обращался в различные учреждения, но везде его проект браковали и (видимо, обоснованно) не признавали как изобретение. Арвид был очень обижен, возмущен. Он говорил, что будь его проект представлен в любом капиталистическом государстве, особенно в Англии или в США, там было бы все иначе... Об этом мне в свое время рассказала Надя, но под большим секретом, и взяла с меня слово никому не говорить об этом. Я твердо обещала и вам говорю об этом первому. Не хвалясь, скажу, что я была доверенным лицом Нади, всех ее, даже небольших, семейных секретов.