Голова тигра

Теперь перед ним лежала большого формата тетрадь в переплете из плотного картона коричневого цвета. Страницы были пронумерованы от руки цветным карандашом и, видимо, для удобства заполнялись только нечетные.

Это была не «хозяйственная» книга, как назвал ее Арвид. В тетрадь Надежда Громова записывала короткие выдержки из прочитанных книг, афоризмы, пословицы, даты деятельности замечательных людей, стихотворения, полезные домашние советы и т. п.

Изучив все записи, Фалин и здесь ничего полезного для следствия не обнаружил.

Шли дни. Наряду с другими следственными делами Фалин занимался и расследованием самоубийства Громовой, но первоначальный интерес к делу заметно поубавился, так как оно уже стало казаться ему очень ординарным.

Глава 3

Когда секретарь вышла, Пешехонов взял со стола письмо. «Г. Кировабад, Тадж. ССР, ул. 12 тополей, дом 76, кв. 4, Г. Б. Гранина», — прочел он обратный адрес на конверте. Адресат был ему неизвестен. Но вот город...

Мысленно перед Пешехоновым промелькнули далекие годы его юности. Служба на границе с Афганистаном. Задержание контрабандистов. Стычки с басмачами. Вспоминались лица и фамилии товарищей по заставе, и точно из тумана выплыло светло-серое пятно на лбу верного друга — коня по кличке Дукат. «Как давно это было и как быстро пролетело время!» — подумал Пешехонов, вскрывая конверт.

В письме неизвестная Гранина писала: «Добрый день, уважаемый товарищ! Поймите, пожалуйста, что вопрос, с которым я обращаюсь к вам, имеет для меня самое важное значение. Сегодня я была вызвана в нашу городскую прокуратуру. Следователь Паншин объяснил мне, что имеет поручение прокуратуры города Гвардейска допросить меня как свидетеля. Позже следователь объявил мне, что Надя покончила с собой.

Что угодно, только не это! Лишь тот, кто не знал Нади, может поверить в подобное. Я же не верю и никогда не поверю. Я знаю, что ведется следствие, и что сведущие люди должны разобраться в происшедшем. Но у меня после беседы со следователем осталось какое-то тревожное чувство. Чем оно вызвано? Конкретно ничем. Следователь был любезен, внимателен. Он задавал вопросы, я отвечала. Когда же я стала читать свой протокол, то от содержания его повеяло сушью, формализмом, какой-то казенщиной. Я даже засомневалась, мои ли это показания. Но, оказывается, мои: точный смысл и полное содержание. Даже отдельные мои выражения. И все же это не то, что я хотела сказать. В протоколе записано, что я не верю в возможность самоубийства Нади. Это верно, но этого мало: все мое существо протестует. Я даже в мыслях не допускаю, чтобы она решилась на такой шаг.

Перед тем как подписать протокол, я в нем написала, что в самоубийство Нади не только не верю, но и никогда не поверю. И если бы сейчас свершилось чудо и живая Надя сказала бы мне, что она хочет добровольно уйти из жизни, я бы ей сказала: «Надя! Это говоришь не ты. Это за тебя говорит кто-то другой...» Следователь, закончив допрос, объяснил мне, что если я желаю, то могу собственноручно записать свои показания и в пределах возможного «отразить в них крик своей души» — это его выражение. Нет, я этого делать не буду. Я решила по-иному. Сейчас я должна выехать в командировку и сразу же иду в отпуск. Я сама приеду к вам в Ригу и постараюсь убедить всех вас в том, что Надя не самоубийца. И если она ушла из жизни, то не добровольно! Поймите! Не добровольно!..»

Дальше автор письма просила о самом тщательном расследовании этого дела.

Прочитав письмо, Пешехонов подумал немного, а затем, вырвав листок из блокнота, написал: «Тов. Дмитриев! Истребуйте дело из района. Ознакомьтесь лично и доложите мне». Скрепив листок с письмом, Пешехонов отложил его в сторону.

Прошло несколько дней. В суматохе постоянной занятости Пешехонов забыл об этом письме. Но вот в конце рабочего дня в дверь его кабинета постучали, и к нему вошла молодая женщина в сером костюме с большой дорожной сумкой в руках.

— К вам можно? — спросила она еще у двери.

— Пожалуйста. Входите.

— Вы начальник следственного отдела? — задала она вопрос, подходя к столу.

— Да, я, — ответил Пешехонов и, указав рукой на стул, предложил садиться.

Женщина поставила сумку у стола, села и некоторое время молча с каким-то любопытством разглядывала Пешехонова.

— Простите. Как вас зовут? — спросила она.

Пешехонов назвался.

— А меня зовут Галина Борисовна. Я прибыла из Таджикистана, из Кировабада.

Услышав название города, Пешехонов сразу же вспомнил и недавнее тревожное письмо, и фамилию посетительницы:

«Гранина? Да, Гранина. А что же сделано по ее письму?» — с тревогой подумал он.

— Я не знаю, — начала Гранина, — читали ли вы мое письмо? Я вам лично послала его две недели тому назад. — Она вопросительно посмотрела на Пешехонова.

— Читал, читал, — ответил ей Пешехонов. — Подождите минутку, — добавил он и поднял трубку телефона:

— Товарищ Дмитриев! Вы помните, я передал вам письмо Граниной и поручил познакомиться с делом Громовой? Хорошо. Зайдите сейчас ко мне. — Он положил трубку на рычаг и, обращаясь к Граниной, пояснил: — Я передал ваше письмо своему помощнику товарищу Дмитриеву. Сам я не имел возможности, так как уезжал в командировку. К тому же, надеюсь, вы понимаете, что лично изучить каждое дело я не могу. Нет физических возможностей. Для этого у меня есть помощники... Дел очень много, — как-то доверительно закончил он.

Гранина в знак согласия понимающе кивнула, а про себя подумала: «Не удивлюсь, если выяснится, что и у Дмитриева есть подчиненный».

— Давно вы живете в Кировабаде?

— Я окончила Саратовский медицинский институт и по назначению приехала туда. Думала, пробуду там два года, но вот уже четвертый год, а я все еще раздумываю: уезжать или оставаться?

— Похвально. Похвально. Места там дикие, но очень красивые, — задумчиво произнес Пешехонов.

В дверь постучали.

— Садитесь, товарищ Дмитриев, — пригласил Пешехонов вошедшего. — Вот видите, к нам приехала товарищ Гранина. Что вы сделали по ее письму? Вы сами дело изучали?

— Да. Я подробно изучил его по докладу следователя Фалина и ознакомился с основными следственными документами. На мой взгляд, дело простое и ясное. Факт самоубийства у меня лично сомнений не вызывает, — ответил Дмитриев.

— А вот товарищ Гранина сомневается в этом. Как же нам быть?

— Это ее личная точка зрения. Я внимательно прочитал ее письмо. Но ведь там одни только домыслы. Никаких опровергающих фактов она в нем не приводит.

— Итак, вы считаете...

— Да. Уверен, что у товарища Граниной никаких оснований для сомнений нет. Следствие проведено достаточно полно.

— Ну, а мотивы самоубийства?

— Установлены и мотивы, если их так можно назвать. Самоубийство могло произойти на почве предродовой горячки.

— Да что вы говорите! — будто взорвалась молчавшая до этого Гранина. — И кто только выдумал такое? Я сама врач...

— Успокоитесь, — остановил ее Пешехонов. — Об этом мы поговорим с вами потом.

— У вас все? — неожиданно сухо спросил он у Дмитриева.

— Да, все. Можно идти?

Пешехонов кивнул головой.

— Так что же получается, Галина Борисовна, — начал Пешехонов, как только закрылась дверь за Дмитриевым. — Видимо, не только решение следователя Фалина, но и мнение моего помощника вас не удовлетворяет?

— Да! Это меня не устраивает, — с жаром ответила Гранина.

— И что же вы хотите?

— Я хочу одного: чтобы была установлена действительная причина смерти Надюши. И это может сделать только опытный человек, а не такой, как следователь Фалин.

— Ну это вы зря. И вам лет, видимо, не больше, чем Фалину, а вы работаете врачом. Лечите людей и, может быть, уже кого-то спасали от смерти. Кстати, почему вы думаете, что Фалин молодой и неопытный? Это что же, ваши предположения?

— Нет! Вчера прямо с вокзала я поехала в Гвардейск, зашла в прокуратуру района. Мне удалось встретиться с Фалиным. Он очень сухо и вежливо выслушал меня и с большим апломбом заявил, что решение по делу Громовой бесспорное и принято на основании фактов. На мой вопрос, уверен ли он в том, что Надя сама лишила себя жизни, он ответил, что это абсолютно точно установлено проведенным им следствием и что это подтверждается оставленной ею предсмертной запиской. Упоминание о записке было для меня неожиданностью. Я не подозревала, что Надя оставила какую-то записку. Естественно, я попросила Фалина показать мне ее, но Фалин под предлогом, что это следственная тайна, отказал в этом.