Голова тигра

Позже они из Ярославля переехали в Ригу. Арвид поступил на работу в электромонтажное управление, но так как очень плохо было с квартирой и к тому же Надя не смогла устроиться там на работу, они переехали в поселок энергетиков Солнечный. Надя даже радовалась, что они уехали из большого города. Ей очень нравился этот уютный поселок, застроенный одинаковыми двухэтажными домами, где и река, и лес рядом. К тому же, как говорила Надя, Арвид забросил идею своего проекта и целиком отдался новой работе на гидроэлектростанции.

— Ой! Опять увлеклась! — спохватилась Гранина и уже другим, решительным тоном добавила: — Вот поэтому я питаю к Арвиду антипатию.

— А как реагировала на его настроения Надя?

— Она очень переживала, возмущалась, но Арвиду не показывала этого.

— Галина Борисовна, ваша антипатия к Путне понятна, но что же легло в основу вашего убеждения, будто Арвид что-то скрывает?

— Я очень хорошо изучила его манеру разговаривать с людьми. Раньше он, как бы опираясь на свою эрудицию, импозантную внешность, говорил уверенно, громко и чуть снисходительно, не скрывая при этом своего превосходства. Вчера же я заметила, что, разговаривая со мной, а вернее — отвечая на мои вопросы, Арвид упорно не хотел смотреть мне в глаза. Он все время отводил их в сторону, делал паузы и, помогая себе в трудных ответах, как-то необычно шевелил пальцами. Такого я за ним никогда не замечала. Раньше он таким не был.

— Это все? — как можно мягче спросил Пешехонов.

— Да... — как-то нерешительно ответила Гранина.

— Может быть, еще что-то есть? Говорите. Не стесняйтесь.

— Я даже не знаю, говорить ли об этом? Вчера, когда я была у Арвида, он очень интересовался, не получала ли я письма от Нади. И когда я получила от нее последнее письмо. Я ответила, что последнее письмо от нее я получила в феврале. Потом мне нужно было с дороги умыться, привести себя в порядок, и я пошла в ванную. А когда я вернулась, то мне показалось, что Арвид в мое отсутствие копался в моей сумке. Он, видимо, что-то там искал.

— Наверное, он не поверил вам и искал письмо Нади?

— Да. Больше ему искать было нечего.

— Она часто вам писала письма?

— Нет. Надя очень не любила писать. Она почти ни с кем не переписывалась, только со мной. Писала редко, но если напишет, то очень обстоятельно, со всеми подробностями. Дмитрий Сергеевич, я сразу же с первых его слов, с первого взгляда, сердцем почувствовала, что Арвид что-то знает... Недоговаривает... Скрывает... — Гранина при этих словах прижала руки к груди и, как бы чувствуя свое бессилие убедить собеседника в правоте своих слов, с жаром воскликнула:

— Нет! Видно, ни вам, ни кому-либо другому не понять меня и... — она заикнулась, подыскивая подходящее слово и, не найдя его, неожиданно закончила: — Неужели я зря приехала сюда, к вам? Неужели я не могу доказать, что я права?

Вопросительно и беспомощно смотрела она на Пешехонова.

— Вы пока не сказали конкретно, чего вы желаете, а уже делаете выводы. Не рано ли?

Гранина молчала. Она смотрела куда-то в угол кабинета и нервно комкала в руках носовой платок.

«Вот она, верная, бескорыстная дружба: даже смерть не смогла оборвать ее», — проникаясь уважением к Граниной, подумал Пешехонов, рассматривая ее красивое лицо без каких-либо косметических добавок, потом сказал вслух:

— Наш разговор, видимо, не закончен? Я жду, продолжайте.

— Вы извините меня за мой поспешный вывод. Действительно, я еще толком не изложила свою просьбу. Ну что я могу поделать, если... Мое сердце не может примириться со смертью Надюши, а разум не соглашается с теми выводами, к которым пришли и Фалин, и ваш Дмитриев. Я очень прошу вас, познакомьтесь с этим делом сами. Я отлично понимаю, что вы слишком заняты, чтобы читать все дела, но уважьте мою просьбу. Ведь я ехала к вам из такой дали. И я даю вам слово, что ваше мнение, ваше решение для меня будет окончательным, — Гранина просяще смотрела на Пешехонова.

— Хорошо, — чуть помедлив, ответил он. — Я сам познакомлюсь с этим делом. Не беру с вас слова заранее соглашаться с моей точкой зрения, но и не обещаю вам, что она будет совпадать с вашей. Как долго вы пробудете в Риге? — меняя тему разговора, спросил Пешехонов.

— Неделю. Самое большее десять дней. У меня отпуск, но мне нужно обязательно к родным, а оттуда домой.

— Где вы остановились?

— Представьте себе, нигде. Вчера из Солнечного я вернулась к вечеру. В ближайших к вокзалу гостиницах мест не было. Пришлось ехать на вокзал и переждать там ночь в комнате отдыха. Вот сейчас опять пойду, может быть, посчастливится.

— Подождите минутку.

Пешехонов написал на блокноте несколько слов, вырвал листок и, подавая его Граниной, сказал:

— Вот вам записка к администратору гостиницы и номер моего телефона. Как только устроитесь, позвоните мне и сообщите свои координаты. Не исключено, что вас пригласят еще сюда по этому делу.

Уже протянув руку для прощания, Гранина задержалась у стола.

— Дмитрий Сергеевич! У Нади была заветная тетрадь. Не дневник, а просто толстая тетрадь. Она записывала туда понравившиеся ей стихи, интересные мысли, факты. Есть там и ее стихи, но стихи она писала редко. Когда я приезжала к Наде, она всегда читала мне все новое, что успевала записывать за время нашей разлуки. Вчера я попросила Арвида отдать мне эту тетрадь на память о Наде, но он мне сказал, что тетрадь изъята следователем и находится у него. Могу ли я рассчитывать на то, чтобы получить эту тетрадь? Конечно, после того, как она не будет уже нужна для дела, — поспешно пояснила она.

— Могу обещать лишь в том случае, если тетрадь не будет нужна для дела. Об этом мы поговорим несколько позже, — ответил ей Пешехонов.

Проводив Гранину до двери и пожелав ей хорошо отдохнуть, Пешехонов подошел к телефону:

— Товарищ Куклин? У вас имеется дело о самоубийстве Громовой. Я знаю, что с ним знакомился Дмитриев. Я хочу познакомиться сам. Завтра к 17 часам направьте ко мне Фалина вместе с делом.

Глава 4

Вагон электрички был совершенно пуст, и Фалин устроился в середине вагона у окна.

«И чем это дело снова заинтересовало начальство? — думал он, рассеянно глядя на деревья, мелькавшие за окном. — Наверное, это результат появления здесь этой интересной шатенки, Граниной, — решил он и тут же безмятежно сделал вывод: — Наверняка зададут несколько контрольных вопросов, полистают материалы дела и ограничатся этим...» Он погладил большой кожаный портфель: коричневый красавец, сверкая медными застежками, очень подходил к новой форменной одежде Фалина и вызывал у него чувство гордости за недавнюю покупку, которая придавала ему солидный вид и точно усиливала сияние маленьких звездочек на петлицах его кителя. В портфеле он вез дело и за качество следствия был совершенно спокоен.

На работу в органы прокуратуры Саша Фалин попал не случайно. Еще со школьной скамьи он увлекался детективными кинофильмами и книгами и твердо решил, что станет следователем. Родители Саши считали это детской мечтой и прочили ему военную карьеру. Но когда Саша окончил среднюю школу с золотой медалью, то вместе с аттестатом он принес и путевку райкома комсомола для поступления в юридический институт, и они смирились с этой затеей сына.

Теоретические дисциплины и практические занятия по криминалистике и судебной медицине Саше давались легко. Практику по профессии он проходил в одной из районных прокуратур столицы. И прокурор, подписывая отзыв в институт, дал ему понять, что не прочь бы со временем иметь его у себя следователем. Как окончивший институт с отличием, Саша при желании мог остаться в Москве, но предпочел Прибалтику. Ему хотелось иметь больше самостоятельности по службе и меньше родительской опеки в быту.

За годичный срок работы в районной прокуратуре г. Гвардейска Фалин расследовал около двух десятков дел. Но большого морального удовлетворения от этого не получил. Дела были, по его оценке, «серенькие». Ни одного дела по какому-нибудь загадочному убийству или крупному хищению, где можно, используя научные методы, проявить свои способности. Все это было пока не осуществленной мечтой молодого следователя. И даже дело о самоубийстве Надежды Громовой не оправдало его надежд. Он рассчитывал найти в нем интересную романтическую фабулу, распутать сложный клубок переживаний, игру страстей, а оказалось все просто, буднично и прозаично...