Страница 6 из 17
Сёмин значительно моложе Бориса Петровича, у которого морской стаж перевалил уже за четверть века. Но если у них случался профессиональный спор, то всегда на равных. Шестаков ценил второго электромеханика за знание дела и не раз, бывало, советовался с ним. И как он сам говорил: «…Не потому, что не знаю. А потому, что хочу ещё раз проверить себя. Молодые механики ещё много чего не знают, что знаем мы. Но и мы зачастую не можем знать, что знают они. А каждое новое знание для нас, механиков, дорогого стоит».
Наши с Сёминым каюты оказались рядом. И в походе я открыл для себя в этом человеке много интересного. Сан Саныч удивлял разносторонностью и глубиной своих увлечений. К примеру, в его каюте была необозримая коллекция кактусов, приобретённых в разных странах или выращенных уже здесь же, на судне, в длительных плаваниях. О каждом кактусе он мог рассказывать так долго, что, казалось, знает о нём всё. А по вечерам, когда электромеханик не был на вахте, за переборкой слышалась музыка. Удивительно, но факт: за все месяцы плавания ни одна из мелодий не повторилась – настолько большой оказалась коллекция музыкальных записей, подобранных и сделанных самим Сёминым на его стареньком, ещё первых выпусков магнитофоне «Днипро».
У нас на «Адмирале Владимирском» почти в каждой каюте были купленные в заморских странах стереомагнитофоны-кассетники. А у Сёмина не было «кассетника». Он на своём допотопном «Днипро», которому от роду добрых четверть века, добился такого чистого звучания, какого я ещё не слышал на отечественных катушечниках. У Сан Саныча множество цветных слайдов и кинолент, отснятых им самим в дальних плаваниях и турпоходах. Увлечение туризмом из всех его увлечений, пожалуй, самое страстное. Он заразил им очень многих на «Владимирском», в результате на судне появился свой турклуб, председателем которого был единодушно избран Сёмин.
А ещё я в Сёмине встретил большого, даже, можно сказать, самоотверженного автолюбителя. Мне рассказали его друзья по турклубу незатейливую историю. Не так давно Сан Саныч купил за относительно небольшие деньги старенький разбитый «Москвичок», на что друзья-товарищи отреагировали однозначно: да тебе никаких денег не хватит, чтобы это корыто поехало. Тогда Сёмин незлобно отмахивался: я никому не собираюсь платить, всё сделаю сам. И сделал. Когда приехал на отремонтированном и покрашенном 412-м на причал и продемонстрировал сверкающий внешний вид и работу двигателя, друзья-товарищи ахнули: ну ты, Сан Саныч, даёшь…
Казалось бы, ну какая тут связь: музыка, кактусы, авто? Да, никакой. Просто увлечённо живёт человек.
Командир всех механизмов на судне (на гражданском сленге – стармех, или попросту дед) капитан 2 ранга Михаил Николаевич Головейко оказался весьма интересным собеседником. Впоследствии мы нередко засиживались за вечерним чаем «по-домашнему» в его просторной каюте. Он показывал свои работы. Это были, по авторитетной оценке нашего художника Владимира Яркина, неплохо выполненные маслом картины и акварели. Обсуждали с Михаилом Николаевичем ранее прочитанные книги, горячо спорили на темы командирской справедливости, разной правды для больших руководителей и рядовых исполнителей, карьеризма на флотской службе. В общем, нам обоим было вместе интересно. Несмотря на разницу в возрасте и офицерском звании. У Михаила Николаевича есть богатый жизненный и флотский опыт, а у меня – немалый профессиональный навык общения с разными людьми непростых флотских судеб, встреч с различными служебными коллизиями, в которых приходилось тщательно разбираться, чего требовала моя профессия.
…Ещё не зная, зачем мы пришли на камбуз, шеф-кок «Адмирала Владимирского» Александр Лаврентьевич Окропилашвили по-кавказски гостеприимно распахнул перед нами двери в варочный отсек. Уговаривать Лаврентьевича на фотосъёмку долго не пришлось. Однако, согласившись с нашим предложением, он неожиданно куда-то исчез. А буквально через пару минут появился вновь, только уже без поварского колпака и белого халата, а в парадной куртке с погонами и в форменном берете. Пришлось объяснять, что мы должны сделать снимок так называемого производственного плана, поэтому нужно вновь надеть спецодежду.
– Ай-ай-ай… Что скажут в Цхалтубо, – горячо возражал он. – Окропилашвили не моряк, а кухонный рабочий?! Я уже семь лет плаваю и очень жалею, что впервые пришёл на корабль только в сорок семь лет…
Сделали два варианта снимка: Окропилашвили – моряк и Окропилашвили – кок. И, как мы узнали позже, эти два качества в нём неразделимы. Он оставил зарплату шеф-повара дорогих ресторанов, чтобы увидеть мир, и после этого всегда оставался верен морю. А ведь являлся поваром высшей квалификации. Учился и экзаменовался в специальных учебных заведениях Тбилиси, Пятигорска, Москвы, имел диплом мастер-повара, который высоко ценился у рестораторов.
В этом первом репортаже я назвал Окропилашвили «заботливым хозяином камбуза». А уже очень скоро мы стали называть его «хозяином нашего настроения». И это не было большим преувеличением. Буквально каждый день, приходя к обеденному столу в кают-компанию, мы с нетерпением ждали: а чем новеньким нас сегодня побалует этот неутомимый грузин?
– Лаврентьич, хватит ли творческого запала на весь поход? – с улыбкой спрашивали у него.
На что Лаврентьич с кавказским достоинством отвечал:
– Я являюсь официальным автором шестидесяти новых блюд. А если к этому добавить мои неофициальные блюда, да ещё все известные рецепты, да ещё ваши коллективные заказы?.. То сколько экспедиций можно ходить с Окропилашвили и всегда кушать что-то другое?..
Сказать честно, кухня Лаврентьича не просто скрашивала утомительные будни антарктического плавания, но и здорово помогала во время жестоких штормов, поддерживала настрой и силы в нескончаемые метели и студёные туманы.
Вспоминаются сильнейшие штормовые качки, которые многих валили с ног в прямом и переносном смысле. По приказу командира, экипаж переходил на сухпайки, а камбуз не работал. Нельзя было рисковать здоровьем коков, когда большие жаровни с кипящим маслом слетали с печей, а неудачно открытый во время варки котёл мог окатить кипятком. Не буду скрывать, такое случалось и в нашем плавании.
Но далеко не всех штормовая качка укладывала в лёжку и напрочь отбивала желание к еде. Кстати, к коим отношу и себя. Поэтому на личном опыте могу подтвердить, что на нас таких качка действовала в обратном направлении: с каждой новой крутой волной разгоняя жажду «пожрать». Эту жажду не удовлетворяли консервы или сухая колбаса. Поэтому мы были очень и очень благодарны нашему неутомимому Лаврентьевичу, когда в любое время суток находили в кают-компании закреплённый на буфетном столе по-штормовому бачок со свежесваренными мясистыми мослами, зачастую ещё тёплыми. Они спасали и наше здоровье, и наше настроение, и нашу работоспособность. Как делал это Окропилашвили, «не нарушая» приказ командира о временном запрете работы камбуза, мы предпочитали ни у кого не спрашивать. А командир делал вид, что он этого не знает, потому что ему «никто не докладывал»…
Когда прошли Дарданеллы, серо-коричневая, буквально мутная вода Мраморного моря начала становиться прозрачнее. Но вот она вновь потемнела, запенилась на гребнях всё выше и выше вырастающих волн. Могучие чёрные тучи навалились на горизонт, придвинув его необычно близко. Ветер задул порывами, со свистом в снастях и антеннах. И большой «Владимирский», который, казалось, трудно раскачать морской волне, стало всё заметнее класть на борт.
Моряки сразу повеселели: как же, родная стихия, да и прикомандированным береговикам пора уже почувствовать, что они в плавании, а не на морской прогулке вдоль южного побережья Крыма. Порой в коридорах, в лабораториях, кают-компании раздавался смех. Это вторые смешили первых. Не умея при сильном крене держаться на ногах, они мелкими частыми шажками бежали в сторону крена, хватаясь за что и за кого попало, пока не ударялись о какую-нибудь преграду. Иногда это заканчивалось падением. Действительно, даже весьма деликатному человеку трудно сдержать улыбку, видя здоровых, солидных мужиков такими беспомощными в довольно простой для моряка ситуации.