Эдвард Григ

Все засмеялись.

— Да, друзья мои, — продолжал Лист, — есть среди людей сорняки! Но, когда встретишь настоящего человека, — он обнял Эдварда, — как хочется жить! Я не боюсь вскружить ему голову — ему это не опасно!

Провожая Грига, Лист сказал ему:

— Сегодня среда, не так ли? Приходите в воскресенье, только обязательно!

— Но в воскресенье я уезжаю!

— Вечером? Хорошо. Я перенесу свой «вечер» на утро.

Эдвард не знал, что ответить на такую любезность. Лист улыбался хитро, таинственно.

— Я уже давно не играл публично, а для вас — попробую… а что касается вашей музыки, которую я уже хорошо узнал, скажу вам одно: продолжайте, продолжайте, как начали, и не позволяйте себя запугать!

И вот, в другом помещении, в большом монастырском зале, где установлены ряды стульев, а в глубине — импровизированная эстрада и рояль, среди многочисленных гостей в последнем ряду сидит Эдвард Григ. Лист появляется в своей сутане аббата с белыми воротничками и раскланивается в ответ на приветствия.

Вот он садится, откидывает назад свою живописную голову, опускает руки на клавиши, берет первые аккорды — и Григ узнает свой фортепианный концерт. Как будто великан скачет вниз по скалам… Всего четыре дня прошло, но Лист играет наизусть, соединяя оркестр и фортепиано, играет с такой мощью и блеском, как, вероятно, играл в свои лучшие времена. Он больше чем музыкант — он мыслитель, пророк! Григ боится поднять глаза. Ему кажется, что соседи слышат стук его сердца. Потом он забывает о людях, которые сидят в этом зале.

«Неужели это я написал? — спрашивает он себя. — Какие-то снопы искр… солнце… Это он захотел поднять мой дух и показать мне, на что я способен».

Лист играет все три части. Нет никакой надобности в оркестре, оркестр слышен у него в звучании рояля. И вдруг — этого никто не мог ожидать — в последней части, перед самым концом, когда вступает медленная тема, разливаясь на всем пространстве, Лист останавливается и говорит громко:

— Соль! Соль, а не соль диез! Бесподобно! — Потом обращается к публике: — Нет, каково! Все ожидают, и я в том числе, что здесь появится соль диез, но Норвегия этого не допускает — народ мыслит иначе! Не соль диез, а соль! Грандиозно, удивительно!

И он встает с места. Он идет через весь громадный монастырский зал, по проходу между креслами, идет большими, театральными шагами и во весь голос выкрикивает тему. Руки у него подняты ввысь, голова закинута, на лице выражение экстаза, а голос звучит, как орган. Он поет, пока не возвращается на свое место. И тут, вступив как раз вовремя, уже играет до конца.

Интермеццо

…Человек ходит один с молотком в руках среди рудных залежей и постукивает своим молотком. Он занят этим день и ночь; с детства он слыхал, что вся эта руда полноценная, и эта мысль радовала его. Но однажды случайный стук молотка обнаружил гулкую пустоту, и человек усомнился в истине, которую ему внушили. С тех пор в его сердце закралось недоверие. Он стал стучать своим молотком и стучит беспрерывно. И что же? Лишь изредка удается ему обнаружить настоящее, полноценное железо. Но тем сильнее недоверие исследователя. Здесь он стучит дольше и упорнее. Он не хочет никакого обмана, никакой иллюзии, он хочет только правды.

Так знаменитый датский критик Георг Брандес сравнил человеческое общество с рудником, а писателя назвал исследователем с молотком в руках… Речь шла о писателе, которому с детства внушали, что мир хорош, а люди добры и мужественны. Однажды он усомнился в этом. С тех пор у него появилось стремление подвергать испытанию все, что он видел. У него развился проницательный взор и тонкий слух, и какие бы громкие фразы ни раздавались вокруг него об истине и справедливости, он стучал своим молотком и распознавал пустоту. Он отличал истинное от ложного, но, как выразился знаменитый критик, недоверие стало его музой. Когда он почувствовал в себе силу настоящего художника, он заявил о своих наблюдениях и намерениях открыто, на весь мир.

Этот человек был Генрик Ибсен.

Глава седьмая

Среди народных норвежских сказок Ибсен нашел одну, поразившую его сильнее других. То была сказка про молодого охотника, который воевал с троллями, метко стрелял в медведей и оленей и даже изгнал из своей хижины «Великого Горбуна» — а это чудовище нельзя было поразить никаким оружием: его можно было только «обойти сторонкой».

Этот образ заставил Ибсена задуматься. Кто этот «Великий Горбун»? Что это за сила, которая избегает прямой борьбы и требует, чтобы ее «обошли сторонкой»? Не есть ли это какое-нибудь людское свойство, какой-нибудь порок общества, вроде пошлости, трусости или злобы? Ибсен давно замыслил трагедию о половинчатой, лицемерной сущности современного ему человека. Сказка дала толчок его мыслям, сообщила им остроту, и получилось нечто своеобразное, сильное, романтическое, полное фантастики и жизненности — и сказка и сатира одновременно. В основном это было повествование о человеке, потерявшем себя. Природа щедро его одарила, но он не допел свои песни, не додумал свои мысли, ничего не сделал полезного, а мог бы…

И из причудливой сказки выросла эпопея о прошлом и о настоящем.

…Не так давно в Грандбургской долине жил-был парень, по имени Пер Гюнт, сын Джона Гюнта, промотавшего свое богатство. Пер Гюнт был юноша с пылким воображением: облако он принимал за колесницу, грязного поросенка — за могучего коня. Было ясно, что и Пер Гюнт был богат, как и его беспутный отец, но богат не пастбищами, не деньгами, а неисчерпаемым даром вымысла. Целыми днями он слонялся по деревне и собирал молодежь, рассказывая разные истории о своих путешествиях, встречах и роскошных замках. По правде сказать, он никогда не выезжал из своей деревни, а его хижина совсем не походила на замок: она почти вся развалилась от ветхости. И сам Пер ходил в заплатанных, потертых штанах. Но он рассказывал обо всем так занятно, что молодежь заслушивалась его. Многие не верили ему, пожалуй, никто не верил, но сказки Пера Гюнта привлекали всех.

Его мать, Озе, жила в большой нужде, хотя и работала не покладая рук. На Пера была плохая надежда. Она бранила своего беспутного сына за то, что он бредит замками и принцессами, вместо того чтобы работать. Но — странное дело! — отлично зная, что ее сын фантазер, браня и колотя его за это, Озе сама невольно поддавалась очарованию его сказок, и часто бывало так, что, слушая его, она сочувственно кивала головой и благословляла его на дальнейшие успехи. Зато и сердилась же она, опомнившись! С досады на него и на себя она награждала его оплеухой.

Однажды летом в селе справляли свадьбу Ингрид, дочери богатого фермера. Ингрид считалась самой богатой невестой в тех краях и, к слову сказать, давно заглядывалась на Пера. И Озе, которая знала об этом, тешила себя надеждой на скорую свадьбу сына. Но Перу, вообще-то неравнодушному к девушкам, не слишком нравилась грубоватая, тяжелая красота Ингрид. Она была слишком сродни земле, а мечты Пера витали в небе, устремлялись за море. Ингрид все ждала и наконец с досады дала слово придурковатому поклоннику… и вот… сидела на своей свадьбе бледная и заплаканная, в то время как гости танцевали веселый халлинг.

(Халлинг! Стало быть, здесь непременно должна появиться музыка!)

Пер Гюнт отправился на свадьбу, потому что его мать сообщила ему, что Ингрид для него навсегда потеряна, и он пожелал доказать Озе, что все можно повернуть по-другому. Но ему было скучно среди гостей. Он пробовал рассказать им сказку, они сначала поверили, но потом чуть не побили его, вспомнив, что где-то уже слыхали эту сказку. Тоскливый был вечер! Все, что Пер видел перед собой, повторялось уже много раз. И, если бы он даже похитил невесту, это не привело бы ни к чему новому: они оба благополучно вернулись бы домой, и Пер, сделавшись зятем богатого хозяина, должен был бы заботиться об овцах и козах и кричать на батраков. И вдобавок еще терпеть до самой смерти нелюбимую жену, которая не позволяла бы ему бродить на воле и мечтать. А что такое жизнь без мечты?