Траектория страсти

Такая лукавая логика его убеждала и успокаивала. «Невиновен!», а значит – прав.

Да и, в конце концов, сотворил же его Создатель именно таким.

Их беседы за кофе терпели метаморфозы. Это было уже воркование. Заговорщические интонации, полушепот. Он не мог не склоняться шепнуть что-то на ухо Юле. Его притягал аромат, источаемый кожей. Его волновал так игриво щекочущий щеку завиток ее рыжих волос. И Виталий обмирал, жадно впитывая эту щекотку, которая распространялась от щек и до паха, где гнездилась особенно прочно и уже направляла все мысли, не признавая сомнений.

Само собой, они давно уже перешли на «ты». Они поверяли друг другу реальные или придуманные секреты. Они сами были их общим секретом. Они балансировали уже на краешке бездны, манящей чудесами, не требующими объяснений и комментариев.

Он касался уже не мизинца, а локтя, плеча обнаженного, вводя ей сквозь кожу инъекцию жаркой энергии, клокочущей в нем самом. Она двумя нежными пальцами снимала пушинку, севшую ему на веко. И в этом движении, сдержанном, но интимном, прорывался на свет оглушительный голод, который не велено до поры объявлять… (Кем не велено?) …который предательски увлажняет ладони, а со дна человечьего тела, из сумрака, в котором таятся неведомые химеры, извлекает взрастающий в грохот хор. Хор сначала робких и застенчивых, но, как вспорота оболочка, – неуправляемых, дерзких и распинающих безжалостно страстей.

Оставался один шаг…

Розоватый закатом парк, блики озера, чью поверхность настырно ласкает ветер. Юля стоит у березы, зажмурив глаза и вдыхая прохладу вечера. Виталий у нее за спиной. Вдох до судорог в горле. Он руками берет ее за плечи и мягкими губами льнет к ее шее. Перебирая губами к плечу, шепчет:

– Юленька…

Она поворачивается. Быстро… очень быстро… играя глазами испуг… Но в глубине зрачков – омут, ее поглощающий… и его.

Ладони ее вроде бы уперлись ему в грудь, отталкивая. Но в ненастойчивом нажиме – скорее желание усилить прикосновение.

И на этот раз он приникает губами к ее губам.

Течение жизни раздробилось на нетерпеливые отрезки – от одной встречи с ней до другой. Виталий вне одуряющих свиданий существовал теперь механически. Дом его был его домом, но это мыслилось настолько очевидным, что утратило интерес. Все его естество просто маниакально тянулось туда – в запретный мир, с ослепительно яркой надеждой материализации беспорядочных и беспредельных фантазий. Треснувшее стекло его мироощущения преломляло обыденный свет, распыляя вокруг мириады цветных огоньков. И сквозь судорожно прерываемый вспышками пунктирный сон, и при свете дня, пеленая поверхность рутины блаженным обманом видений, в каждый вдох проникала она, Юленька.

Дом, который оказался на обратной стороне вновь открытого мира, становился все более чужд. Внутри Виталия от любого соприкосновения с домом словно мгновенно закрывался некий главный клапан, отсекающий его от реальности.

«Иметь бы способность выключать одну жизнь и включать другую…», – плыл в прострации горе-герой, – «Раздвоиться… С женой поживет мой клон…».

Мозг Виталия начал решать мучительную задачу: как исхитриться быть с Юлей, не меняя в семье ничего. Этот вопрос удушал, заставлял коченеть, расползался по организму и ныл в суставах. Пища утратила вкус, планета утратила красоту.

Как из космоса наблюдаемые облака, спиралями, разорванными кольцами и несусветными извивами проникали они друг в друга дрожащими электрическими полями душ. Но обречены были скитаться в пространстве. Бездомное завихрение чувств. Вне правил, лишь упиваясь запретной сладостью этого нового «мы».

Прогулки, кафе, безымянные сеансы в кино, и по кругу: прогулки…

– Виталик, но это же – тупик?!

И он ощущал, что фраза ее не образумить способна, а только толкнуть его к поиску рискованного решения. Но Виталий пока не решался преодолеть последнюю ступень. Его временами мучило и потрошило нелепое, подростков достойное сомнение, что эта сводящая его с ума женщина вовсе не жаждет его плотски. По крайней мере, уверенность где-то спала, а ежеминутное созидание бога, коим мозг его был переполнен, исключало цинизм, и тонул наш герой, не имея к спасению шансов.

– Виталик, но так же неправильно!.. – Юлечка грациозно вывинчивалась из объятий, еще все-таки больше бережных, нежели властных.

Но слова выцветали, теряя тот час же смысл, потому что фейерверк ароматов, взрываемый этаким танцем, Виталия рушил вконец. И взмах ее платья, прозрачного в расплавленной стали заката, предъявлял ему жаркое и влекущее совершенство ее силуэта, и чудо сокрытых дотоле черт, и искус деталей, что Виталий не мог не домыслить.

Она безрассудно дразнила растерянного своего раба. Она говорила разумные вещи, но значение их и от нее уже начинало ускользать.

В отсутствие Юлечки раб находил резоны, чтобы смирить свое изумительное помешательство. Он аккуратно, методично по-ученически складывал кубики собственных доводов и угрызений в некое кособокое строение. Но по убогой картинке скользил, заслоняя ее собой, Юлечкин образ. И стены из неубедительных кубиков рушились, и сомнения Виталия распадались на пиксели, и он опаленной изнанкой души осязал ее жаркую влажную наготу, пока еще лишь воображенную.

Место занудного и провального сеанса покаяния теперь уверенно занимали крепнущие надежды, и Виталий направил свой разум на планы практические. Сомнамбулические фантазии следовало реализовать.

Свидание! Лимузин, пол которого устлан белыми хризантемами. Теплый вечер. Вся терраса роскошного ресторана откуплена для двоих. Ужин весьма экзотичен, но это не важно. Шампанское шалит пузыриками и уверяет в скором приходе мечты. Чары блюза сплетают вокруг непроницаемый для посторонних занавес. Есть только ОНА, есть только ОН. Глаза в глаза. И таинство началось…

Виталий читает стихи. Виталий плещет штормами и ошеломляет глубинами ваяемого мира. Он – создатель и покоритель, но он и раб, в чем отвержено признается. Он – даритель и искуситель, и невозможно существовать вне его. И она говорит:

– Да…

Банально придуманная командировка. Утро, серое вялым дождем, и пятнистые, обещанием полные облака. Влагой насыщено все: плащ нелепый, асфальт на платформе вокзала, завитки ее пламенных вздорных волос и спотыкающиеся то и дело мысли. Не хватает дыхания. Капли метят в лицо, и это его веселит. Он целует ее в исступлении голода, столь же мокрого, сколь и дождь. Целует коротко, но вцепившись ей в мысли своим нетерпением, обнаженным и ярким, робко трепещущим, но бесстыдным.

Уже поезд давно оглушает плясовой своих тяжелых колес, но анархия звуков бессильно неистовствует, оставаясь вне сферы, которая скрыла героев от мира. Даже не пройдя в салон вагона, они стоят посреди надрывающегося грохотом тамбура, не в состоянии оторваться друг от друга хотя бы на долю секунды. Переплетаясь взглядами, мыслями и руками и мерцая улыбками. В какофонии поезда слыша лишь искорки смеха, разгорающегося в их магнитном дрожании. Они вырвались из пространства реальности. Пусть толкаются суетные пассажиры, чей путь пролегает поперек их отдельного необитаемого острова. Они не замечают того, что выпало в параллельный мир. Их ждет целая жизнь, продолжительностью в три дня. Необъятных три дня, бесконечных и полных чудес… покуда все еще впереди.

Дробным вздохом отверзлась и задрожала дверь, пропуская их в дом. Теплый, чистый и пахнущий хвоей коттедж встретил свечением рыжих бревен необшитого изнутри сруба. Юля крадучись сделала первый шаг, на цыпочках осваивая неизвестность. Виталий позади нее, выронив на пол сумки, скинул плащ, протянул руки к ее плечам.

– Юленька, – он будто тихонько напел мелодию ее имени.

– А? – она обернулась, вздрогнув слегка от нарушенной тишины, вздохнула, освобождаясь от последних пут повседневности, и окунулась в объятия спутника.