Страница 22 из 86
— Только ради тебя, Джон Ортанс, и старой дружбы, — раздался низкий, хриплый голос.
Следом за мальчишкой в барак вошел высокий, широкоплечий бородач. В зубах у него была сигара, закатанные рукава рубахи обнажали несколько крупных татуировок.
— Добрый вечер, Шершень.
— И тебе не болеть. Дюк сказал, тут биомеханическая работа неплохая. Я решил взглянуть сам.
Он подошел к Цзияню почти вплотную, и Ортанс подавил в себе желание одернуть его — слишком сейчас было важно хорошее отношение этого человека. Хоть и противно донельзя.
Цзиянь, видимо, с теми же мыслями, стоял не шелохнувшись. Шершень провел мясистым пальцем по металлической заплатке на лице, потом взял руку и без всякого пиетета повертел туда-сюда запястье, рассматривая механизм.
— Неплохо, определенно неплохо. Тонкая работа. Хань? Здесь таких не делают. Даже он не сделает.
— Хань, — ответил Цзиянь, и Ортанс поразился его выдержке — голос звучал спокойно и ровно.
Истинный дипломат.
Правда, после того как Шершень озвучил сумму, все спокойствие схлынуло с лица Цзияня. Он отозвал Ортанса в сторону и зашептал на ухо:
— У меня нет таких денег, Джон!
— Но он сказал, что может достать материалы. Только он. Больше никто!
— Вы ему верите?
Ортанс задумался.
— До сих пор у меня не было причин сомневаться в его порядочности. Честь контрабандиста — тоже честь. В Улье живут по своим законам, но соблюдают их. Шершню нет причины лгать нам: ни насчет возможности получить товар, ни насчет цены. Он берет столько, сколько надо. По крайней мере, так было раньше.
Цзиянь покачал головой.
— У меня нет таких денег. Нам надо идти.
— И оставить вас донашивать разваливающиеся на глазах протезы, чтобы вы в конце концов остались вообще без руки и головы? — нахмурился Ортанс. — Это совсем не по мне.
— Вы что, не слышали, какую сумму он назвал? — в голосе Цзияня вновь прорезался ханьский акцент.
Ортанс понимал его прекрасно: выходцу из Хань, живущему на грани легальности, и без того непросто сводить концы с концами, и порой он задавался вопросом, на что его друг живет, всякий раз одергивая себя: не его дело.
У него самого дела шли неплохо, спрос, легальный и не очень, на услуги механика только возрастал, но суммы, озвученной Шершнем, он не собрал бы и за год работы.
Им с Цзиянем нужно чудо.
А еще — ему нужен этот товар, понял Ортанс, глядя, как Цзиянь в задумчивости ковыряет винт в запястье, окончательно разбалтывая и без того шаткое крепление.
— Мы согласны, — сказал он, резко разворачиваясь к Шершню. — Но дай нам время.
— Месяц, — отрезал Шершень. — Из моей большой любви к тебе, Джонни. И из интереса — что ты сделаешь потом с ними, как подлатаешь это. Работа непростая, но и постарались, чтобы привести механизмы в негодность, тоже очень хорошо. Твой дружок любит неприятности?
Ортанс промолчал, хмурясь.
— Можешь не отвечать, — продолжил Шершень. — Но пусть держится подальше от таких передряг. А через месяцок подходите сюда же, Дюк расскажет, что сделать с деньгами. Но помни: всю сумму сразу, ни центом меньше. Иначе… Согласен?
Ортанс, конечно, был согласен — условия ставил не он, и ничего иного не добился бы при всем желании.
Назад возвращались молча.
Темнота, в которой чувствовалось желание напасть и сожрать пришельцев, отступила — не иначе как работа Шершневых приспешников. Кому понравится срывать чужие сделки там, где это каралось законом? Перехвати до, убей, обдери до нитки, но как только ударили по рукам — это становилось табу.
— Джон, не следовало… — начал было Цзиянь, но Ортанс остановил его жестом.
— Этой мой выбор, друг мой. Значит, я деньги и найду. Не думайте об этом, и ради всего, постарайтесь больше ничего с собой не сотворить. Один месяц. Вы справитесь?
Цзиянь тихо улыбнулся.
— Возможно, это будет сложнее, чем я могу предположить.
Из дневника Джеймса Блюбелла
корабль «белая птица», Июль, 18** год
…кому только пришло в голову назвать корабль «Байняо» — «Белая птица», — когда это самый что ни на есть тугой, тупоумный мул!
Каждый мой день здесь сопровождается чудовищными страданиями. Эта наверняка проклятая всеми богами — и бриттскими, и ханьскими — посудина взлетает над бушующими волнами так высоко, словно и вправду намеревается взлететь.
Я все больше времени провожу взаперти в каюте. Порой жалею, что отказался от навязанного Люй Шанем сопровождения, порой — и второе происходит намного чаще — несказанно радуюсь этому.
Люй Шань считает, что я безумец. Что мой план, мои идеи и мечты годятся лишь для неоперившихся юнцов. Так и сказал! Неоперившихся. Ха. Я давно не юнец. Я не был им тогда, когда бандиты, называющие себя революционерами, вторглись в мой дом. Не был им, когда бриттские корабли расстреливали порт. Но вот стоило мне решить наконец взять дело в свои руки, и Люй Шань забегал, как наседка.
Мне лестно, что моя кровь столько значит для Хань — больше, чем для любого бритта в эти хмурые дни.
Но я не могу отсиживаться в безопасности, зная, что мой народ живет под правлением угнетателей. Они утопили в крови моей семьи свою доблесть и честь, но я — сохранил. С тем и вернусь к ним, взывая к справедливости.
На корабле больше ханьцев, чем бриттов. А бритты не обращают на меня внимания — наверняка их сбивает с толку мой наряд и прическа. Как легко стать невидимкой. Как быстро забывают портреты правителей. Что ж, мне это на руку.
Люй Шань не отпустил меня без денег, документов и почти отеческих наставлений — и последнее мне дороже всего. Их с моим отцом связывала дружба столь крепкая, что впору было считать их нареченными братьями. И вот теперь, когда я остался совсем один — не считая Андерса, поскольку ни за что на свете не унижусь до того, чтобы просить помощи у предателя! — когда я остался совсем один, приятно сознавать, что для кого-то я член семьи.
Но даже его тепло не способно удержать меня от моей цели. Особенно после того, что они сделали с моим единственными близким другом. Особенно после того, что сотворили с моей семьей.
И даже этот треклятый шторм не заставит меня передумать…