Восход луны

У Исмаила лопнуло терпение:

— Приходи, поговорим! — Он положил трубку.

— Хаджи Исмаил, как это ты уехал, никого не предупредив? — спросил слуга Мади. Он так легко произносил «хаджи Исмаил», будто всегда обращался п хозяину с этими словами.

— Аллаху было так угодно… Ты же знаешь, то была давняя моя мечта. — Ответ судьи не убедил старика, но послушный слуга не посмел перечить господину.

— Да, да, воля аллаха! — печально согласился он. — Губернатор был в отчаянии. Вызвал Садыка и кричал на него: «Злодеи выкрали судью, теперь жди ультиматума! Найди их, схвати похитителей, хоть из-под земли добудь». Что тут было! Все ко мне: «Как?», «Когда?», «Где ты был?» Намаялся я. Каждый день по нескольку раз меня допрашивали.

Гостей, само собой разумеется, интересовал не рассказ Мади, а то, что мог бы поведать им сам Исмаил. Хаджи старался быть приветливым, веселым, но разговор с Садыком напугал его и вывел из себя.

Наконец появилось, как и следовало ожидать, «второе лезвие меча». Садык был зол, как сто чертей, но и виду не подал, напротив, старался изобразить счастливого брата: обнял Исмаила, даже прослезился, демонстративно вытащил носовой платок. Исмаил растрогался: все-таки брат — это брат, какие бы огорчения они ни доставляли друг другу. Да и, по совести говоря, у Садыка есть основания негодовать.

— Я все понимаю, хаджи, — возбужденно заговорил Садык, как только они остались одни. — Совершить паломничество при твоей занятости не просто, ты долго к этому готовился. Но пойми, как я выгляжу в глазах губернатора — я, брат судьи и глава городской полиции, узнавший о путешествии из газеты!

— Из какой газеты?

— Из «Аль-Камарун». У нас же нет другой. Не читал? Могу доставить тебе это удовольствие. — Садык порылся в портфеле. — На, погляди на себя.

Кто мог его сфотографировать? Запечатлевать свершение священного обряда на пленку, а тем более делать его достоянием читающей публики запрещено. Как посмел издатель опубликовать эти снимки?! Исмаил рассвирепел.

— Откуда это — не спрашивал?

— Спрашивал, звонил. Говорят, редакционная тайна. Но снимал паломник, бывший рядом.

Первый, о ком подумал Исмаил, был, конечно, бедный и ни в чем не повинный аль-Мамун. Но у старика в руках не было никакого фотоаппарата. А вот старшая жена старика как-то подозрительно присматривалась к Исмаилу и все время крутилась рядом.

«Это она, — подумал Исмаил про себя. — Зря аль-Мамун купил верблюда. Пусть бы всем досталось по барану, и душа старшей жены добиралась бы одна».

— Да, это она! — произнес он громко.

— Кто «она»? Я ее сегодня же накажу.

— Не надо. Пусть ее аллах накажет. Муж прогонит ее, как бог прогнал из рая Еву вместе с Адамом.

Торжественное прибытие было слегка омрачено, однако Исмаил не отказался от своих добрых намерений и на следующий день в одеянии хаджи отправился в шариатский суд, а потом в хабс, где отбывала свой срок Фарида аль-Баяти.

Тюремщик не удивился поступку хаджи Исмаила. Судья-де стал святым, теперь его действиями руководит сам аллах. Еще одного человека решение шариатского судьи не только не удивило, но очень даже обрадовало. Это, разумеется, был Шаукат.

СТАРАЯ БАНЯ

В этой главе описывается старая баня — когда-то широко известное место очищения правоверных, заключения деловых сделок, приятных бесед, ставшее потом местом тайных встреч ночных привидений

Сыщикам Садыка не удалось прервать путешествие Шауката и Фуада к святым местам мусульман-суннитов. Тому было важное оправдание, о котором не знал даже губернатор. Сразу же после исчезновения со свадьбы судьи Исмаила на алюминиевом заводе вспыхнуло что-то вроде восстания; благодаря оперативным действиям местной полиции его удалось быстро подавить.

Расскажем по порядку.

Приемная и кабинет председателя акционерного общества Гасана Махфуза, искусно отделанные алюминиевыми трубами разного сечения, напоминали старинный орган внушительных размеров — с той лишь разницей, что не было видно клавиатуры и педалей. Кто знает, возможно, художник-оформитель сознательно имитировал музыкальный инструмент, с помощью которого Гасан был призван возвестить наступление новой промышленной эпохи в арабском мире. Перемены сказывались, и во многом: и, в частности, в том, что вместо водоподъемных колес на реках и озерах появлялись движки с насосом, в городах — электростанции, промышленные предприятия с новейшим технологическим оборудованием. Веяние времени на судьбе самого Гасана, плотного, энергичного и неутомимого мужчины, уже разменявшего шестой десяток, отразилось странным образом. От века в семье араба главой, считался отец. Его авторитет был непререкаем и безграничен. Слово патриарха оспорить не смел никто.

А теперь? Смешно сказать. Гасан Махфуз — раб собственной семьи, разросшейся в последнее время за счет двух зятьев и двух невесток. Все они — члены акционерного общества, держатели акций, избравшие председателем главу семейства, который должен вершить все дела на заводе, думать о перспективах, изучать рынок сбыта, искать сырье, находить оптового потребителя. Имей Гасан семь голов, каждой нашлось бы о чем думать. А дети? Они горя не знают, стригут себе купоны. «Захотел богатства — получил рабство» — такова была любимая поговорка Гасана, у людей вызывает она, правда, только улыбку. Никто ему не сочувствовал, никто не хотел понимать, что Гасан вкалывает за пятерых, а то и за десятерых, что он боится разориться и пустить по миру своих многочисленных чад, которые едва не каждый месяц привозили к нему нового внука или внучку: «Видишь, малыш, это твой дедуня…»

Гасан давно уже вообще перестал ездить домой. Пристроил к кабинету комнату и спит там, чтобы его могли разбудить в любое время. Впрочем, может быть, в этом повинна молоденькая секретарша председателя. Она тоже все время на заводе и исчезает лишь в тех случаях, когда члены акционерного общества собираются для принятия какого-нибудь общего решения. Первой в этих случаях прибывает немолодая и расфуфыренная жена раиса. У нее акций больше, чем у остальных, поэтому она обычно считает, что в любом споре ей принадлежит решающее слово. Впрочем, она отдала бы все свои акции, чтобы раз и навсегда выудить из приемной эту смазливую девчонку и вернуть себе мужа. Увы, тут она бессильна. Даже ее внезапные появления, похожие на налеты и имеющие целью застать мужа на месте преступления, раиса не пугают.

В минуты отчаяния Гасан Махфуз хватается за голову, но так, чтобы не повредить сложную прическу, скрывающую его лысину, и причитает: «Ох, чувствую — вылечу в трубу, дай бог только, чтобы труба была пошире, не хочется бока обдирать». Насчет боков Гасан опасается не зря — они такие же пышные, как у его раскормленной жены. О «трубе» он вспоминает всякий раз, когда узнает, что рабочие, когда-то пришедшие в цех прямо с улицы, выучившиеся ремеслу и приобретшие специальность, теперь уходят с завода на более высокооплачиваемую работу. Или, скажем, если приходится останавливать предприятие из-за того, что поставщик не вовремя отгрузил сырье. Раньше Гасан проклинал и войну, с некоторых пор он о ней не говорит ни слова.

Завод не выполняет прямых военных заказов, но с увеличением численности армий в арабских странах увеличился и спрос на алюминиевую посуду, на другие дорожные вещи из дешевых металлов. Главным делом тех, кто трудится на заводе, по-прежнему остается насыщение металлических конструкций алюминием с целью придания им жаростойкости и предохранения их от коррозии. Как и раньше, изготовляются металлические каркасы кровли, дверные и оконные переплеты, мебель, фольга, банки. Заказов столько, что лишь успевай поворачиваться. Надо бы развернуться пошире, но свободные земли вокруг завода давно прибраны к рукам. Поставить бы плавильную печь для переплавки металлолома, поставляемого самой войной, так опять же негде. Сколько добра валяется зря на полях, вдоль дорог. У предпринимателя, вошедшего во вкус, сердце обливается кровью, когда он видит искореженные фюзеляжи и плоскости сбитых самолетов…