Страница 87 из 93
Руки затряслись, глаза затуманились. Шумело море, обрушивалось на камни, распадалось брызгами и вновь собиралось в бессчетные волны. Когда слова кончились, Идо понял: сейчас он готов броситься вниз, даже если переломает ноги, если будет лежать на окровавленных камнях и слушать издевательский смех водных дев. Это просто. Одно движение. Такое же легкое, как то, что оставило бы Мастера умирать в руинах храма.
Мастер снова сжал его плечо. Хотел обнять, но Идо покачал головой, прошептал: «Я не заслуживаю», — и спрятал лицо в ладонях. Лучше бы его ударили. Лучше бы прокляли. Только бы тупое оцепенение предательства, которое он совершил, прошло.
— Что делает меня таким гением в твоих глазах, Идо?.. ― вдруг тихо спросил Элеорд. ― Я просто не понимаю… что?
Идо не поднимал взгляда. Как такое можно было не понимать?
— Вы создаете прекрасное, ― ответил он. ― Живое. Глубокое. Вечное.
— Но ты тоже.
Идо скривился: ему точно загнали иголку в грудь.
— Нет, не такое. Не…
Мастер подался чуть ближе.
— Ты совсем не чувствуешь этого? Глубины, красоты, жизни в своих работах? Надежды, которую они дают?
— Нет. ― И это была правда. ― Вы ведь знаете, сами видите…
— А… ― он смотрел все так же остро, теперь почти строго, ― что чувствуют другие? Те, кто видит их? Живет в домах с твоими росписями, молится в храмах с твоими фресками, приходит туда подумать в тишине и прохладе? Король… ― снова голос предал его, ― король Вальин, который навсегда запомнил звезды в твоей черной капелле?
Иголка стала горячей. Идо зло дернулся, но она заколола только острее. Какой пустой разговор. Какие пустые попытки…
— Я не знаю! ― выдохнул он сквозь зубы. ― Это не важно! При чем тут король, если он не рисует картин, при чем…
— Почему? ― упрямился Элеорд. Теперь он хмурился. ― Да как… ― он словно не верил сам себе, ― как вообще ты… смеешь? Как?!
В его речи даже прорезался акцент: теперь он глотал окончания. Вопросы больше не были мягкими. «Смеешь…» Что? Даже показалось вдруг, что он глумится, хочет унизить сильнее, заставить чувствовать себя глупее. Но его рука дрожала на плече, и впервые он не просил ответа ― он требовал. Идо закусил губы. Говорить «Я не знаю» он устал. И тогда Мастер, сжав пальцы крепче, наклонив его к себе, вдруг почти прошипел, все еще без ярости, но словно бы разочарованно:
— А хочешь, я скажу тебе почему? И что тобой владеет?
Идо испугался этого голоса, испугался боли в плече, потому что прежде Мастер никогда не делал ему больно. Но все же он понял: какое-то мужество в нем еще есть; возможно, он копил его всю жизнь. Он подчинился:
— Скажите, Мастер. Молю.
Рука почти вывернула плечо Идо, как если бы он был ребенком, рвущимся через дорогу за уличной кошкой; пальцы еще немного сжались. Мастер посмотрел на ненастное море, потом на темную флотилию, только потом ― снова Идо в лицо. Он словно собирался, словно тоже сражался с чем-то в сердце. И наконец прошептал:
— Ты же на них не смотришь. Вот почему. И не смотришь на людей.
Не понимая, Идо молчал. Ждал, а обжигающее разочарование, которое должно было прийти намного раньше, почему-то овладевало Мастером только теперь. Он сильнее бледнел, он словно хотел встряхнуть Идо, держался лишь огромным усилием воли. Может, хотел и ударить. Хорошо бы наконец именно так.
— Что?.. ― почти беспомощно спросил Идо, когда тишина затянулась, и Мастер зашептал глуше. Негодование ушло, осталась горечь.
— Ты отворачиваешь картины, Идо. Ты не приходишь в храмы. Ты не всматриваешься в тех, кто поднимает головы к твоим сводам… ― Мастер помедлил и словно совсем погас. ― Ты смотришь только на себя, в какое-то невидимое зеркало, которое зовешь словом «талант». Даже на меня ты смотришь… не по-настоящему. Хотя я всегда рядом. Как я это допустил?
Пальцы сжались до судороги: в Идо впились острые ногти, заточенные под когти по последней моде; такие носили многие мужчины. Машинально он все же попытался вырваться, но не смог. Его лишь схватили за подбородок и насильно повернули к себе.
— Идо! ― Это был почти вопль.
Он все же вскинулся. Глаза Мастера стали сухими, он улыбался, но ничего привычно светлого в этой улыбке не было. И там сражались насмерть жалость и вызов.
— Ты смотришь на меня как на учителя, который может похвалить или поругать. ― Он опустил руки. ― Как на соперника, которого нужно превзойти. ― Пальцы сцепились в болезненный замок. ― Как на… кусок того зеркала. Но не как на одного из тех, для кого ты что-то создаешь. Почему? Будто у меня есть глаза, но нет сердца. Разве?..
Идо вдруг почувствовал: несмотря на озноб, кровь приливает к лицу. Он беспомощно растер плечо, хотел пролепетать: «Я не совсем понимаю…», но не посмел. Он ведь понимал. Где-то в самой глубине сердца он все-таки понимал.
— Идо, ты правда талантлив, ― тише, мягче продолжил Мастер. Он словно сам испугался своей вспышки. ― Ты гений для меня, и если бы смотрел внимательнее, то знал бы, что ты гений для многих.
Для короля. Для его баронов. Для самых простых рыночных торговцев, парочка из которых помнит твоих лисиц. Но… ― он помедлил, слабо улыбнулся, ― похоже, ты никогда не станешь гением в собственных глазах. И никогда не превзойдешь меня. Я тебя обманул.
Это Идо знал и сам ― и кивнул, пробормотав: «Да где мне?», но тут Мастер опять сделал странное ― щелкнул его по носу, пробормотав: «Потому что во втором нет смысла, а для первого в тебе слишком много гордыни». Это было так неожиданно, что Идо ойкнул и… робко усмехнулся помимо воли. А Мастер заговорил вновь:
— Это иллюзия юных ― восхищенно гнаться за чьим-то талантом и мерить им
— Элеорд, ― умоляюще позвал Идо. Ему вдруг стало страшно. Мастер строго покачал головой и закончил:
— Дальше начинается самое чудовищное испытание для любого, кто создает что-то ради других. Дальше нужно научиться принимать чужую любовь и благодарность. Не только принимать, но и верить. Класть на свои весы, а не откидывать в сторону.
Идо опустил глаза. Наконец он понял, к чему Мастер ведет, окончательно. И понял, что то самое «испытание» он не прошел. Да даже и не пытался.