Страница 86 из 93
— Хорошо. ― Эльтудинн кивнул и, не опираясь на его дрогнувшую ладонь, поднялся, а потом снова отвернулся к картине. Со спины он выглядел величественнее, моложе, и Элеорд сказал:
— Я хотел бы написать ваш портрет однажды. Вас должны запомнить…
Эльтудинн заметно вздрогнул и ответил, не оборачиваясь:
— Лучше оставьте где-нибудь на видном месте пустой холст в красивой раме. Пусть люди помнят
Элеорд кивнул отголоску давнего страшного сна и поклонился. Больше с ним не заговаривали. Он вышел.
Фиолетовая капелла давно стала руинами, а Идо так и не забыл ее. Первое, что они с Мастером создали рука об руку, наравне, не как ученик и учитель. Купол напоминал бесконечный космос, все фигуры с фресок ― спокойно умирающие и засыпающие люди с серебристой кожей ― устремлялись к звездам. Даже сам Вудэн, не Милосердный, как на белом куполе, и не Кошмаротворец, как на черном, вглядывался в маленькие сияющие светила. Кто знает, может, он искал там убитого отца. Может, все боги тоскуют по неверному, дикому Силе, рассеянному по миру гневом обманутых жен? Может, это роднит их с прочими сиротами? Они родились, а их Отец ушел. Они не узнали его ласки, а Идо… Идо был счастливее их, потому что отец не оставлял его со дня, как озлобленный оборвыш, не умеющий рисовать лисиц, ступил в его прекрасный дом.
Идо тогда думал: если Мастер скверно обойдется с ним, если эта доброта ― издевка или если он как тот капитан… его ведь можно просто убить. Зарезать да и сбежать, взяв столько денег, сколько найдется. Наверное, Мастер прочел это у Идо на лице; прочел и принял, потому что подбирал в разговорах каждое слово, и не бранил за резкости, и не позволял себе даже потрепать внезапного воспитанника по волосам. Впервые Идо обнял его сам, прилив спустя ― когда довершил под его началом свою первую картину.
…Идо видел фрески фиолетовой капеллы и теперь ― сидя на краю мыса Злой Надежды, спиной к храму, свесив в бездну ноги. Он думал прыгнуть, но так и не смог, вспомнив: недавно Сумасшедшая Сафира сделала отсюда шаг вниз, но упала неудачно, умерла не сразу. Она стонала и плакала с переломанными ногами, а никто не слышал, и потом водные девы ― красавицы с трупно-синей кожей и кровавыми рыбьими хвостами ― забрали ее. Говорили, они любят горячие сердца. Сафира Эрбиго была красивой, любила, творила, жила. Идо же, упав на камни, не приглянулся бы даже водным девам. Для них он едва ли отличался бы от мертвых рыбин со вздувшимся блеклым брюхом. Жалкий. Пустой. Завистливый змееныш.
— Идо! ― раздалось за спиной, но это был лишь один из тысячи звуков перепуганного города-сироты, который сегодня то выл, то смеялся. Идо промолчал. Не двинулся, даже когда шаги приблизились вплотную. Мастер.
— Боги, Идо… ― Он запинался, отдувался, смотрел испуганно. ― Идем отсюда немедленно! Ты весь мокрый. Светлый мой… ― На плечи упал плащ, тоже сырой, но теплый. ― Пожалуйста, вставай, вставай…
Идо просидел под дождем полдня, но только сейчас понял: на ненастном небе проглядывает близящийся вечер. Странно, но он не чувствовал ни холода, ни усталости ― только губы, оказывается, онемели, почти не размыкались.
— Слышишь?! ― все звал Элеорд. Так, будто боялся, что зовет мертвеца.
Он наклонился, сжал Идо плечи, тщетно попытался поднять. Вздохнул, смиряясь, и сам присел рядом, принялся лучше закутывать. С волос и лица текло, а одет он был не как утром: парадный наряд, переливающаяся самоцветами цепь, врученная еще Остериго Энуэллисом. Очень давняя награда… которой Мастер никогда прежде не надевал. Успел где-то побывать?
— Зря я дал тебе время, ― шепнул он. ― Если бы я знал, как ты его проведешь…
Идо равнодушно уставился на волны. Смотреть на них было легче, чем на сверкающие камни или на стоящие в гавани корабли. Темные корабли, которые тоже все не уходили из мыслей, возвращали в прошлое ― даже не к своей змее, а к тысячам невидимых, страшных, чудовищных змей в чужих сердцах. Саднил призрачной болью кулак ― тот, которым Идо ударил предателя Раффена. Почему? Почему всегда так? Почему если мир рушился в очередной раз, то весь, целиком?
— Король правда умер? ― спросил он с усилием, то ли чтобы спросить хоть что-то, то ли чтобы просто проверить, может ли говорить.
— Убит. ― Слово было как нож, который Мастер вонзил в них обоих, разом, и голос его задрожал. ― Застрелен в бою на фронтовом корабле короля Эльтудинна. Никто не понимает, как это произошло, за что, зачем… ― он запнулся. ― Но заключен мир.
«Мир». Не «перемирие», не «примирение» ― никакой больше лжи, похоже. Какое красивое слово, какое… чистое. Жаль, для Идо оно тоже потеряло смысл после всего.
— И что теперь? ― все столь же безжизненно спросил он.
Мастер не стал отвечать. Облегчение от того, что Идо нашелся, ушло, и обсуждать свое горе по Вальину он не желал. Он требовательно коснулся плеча, опять попытался всмотреться в лицо. Идо отвернулся: было ясно, что он там ищет. Было ясно: не найдет.
— Пожалуйста, мой светлый, потом. Разговор о том, что происходит при дворе, будет непростым, а сейчас мне важнее другое. В Храме ты сказал мне…
Не сказал ― крикнул, выплюнул, ужалил. Голос Мастера снова дрогнул. Идо все же заставил себя посмотреть в его глаза и увидел там горькие капли дождя. Мастер был эмоционален: Идо замечал подступавшие слезы, даже когда храмовая музыка звучала особенно величественно или когда кто-то из учеников рассыпался в слишком горячих благодарностях. Но на Идо он так прежде не смотрел, словно запрещая себе подобное. Если Идо радовал его, он улыбался, если расстраивал ― опасный лед появлялся в глазах. Раз за разом он становился покорным зеркалом, видя, как Идо прячет свои чувства: ничего лишнего, ничего смущающего. Но теперь деться от его беззащитного, полного страдания взгляда было некуда. Идо и не имел права искать убежище.
— Я солгал. ― Вышло почти ровно и ― теперь Идо знал ― совершенно честно. ― Я солгал, и прежде всего солгал сам себе. Это не так. Так все было бы… проще.
Элеорд быстро потер глаза, надавил на веки, точно его мучила дурнота. Вряд ли он понял, но перебивать не решился, ждал.
— Я устал. ― Слова все равно рвались, и больше Идо их не боялся. ― Я устал от самого себя, а не от вас. ― Мастер вздрогнул при обращении, Идо покачал головой. ― От того себя, для которого вы так и не стали просто семьей. От того, кто любил в вас лишь… ― перехватило горло, Идо сглотнул, встряхнул волосами, ― недостижимого гения. Да. Этот я, живущий рядом с сыном и учеником, этот завистник… змея. И я не могу его убить. Не могу давно. Мне жаль, я ведь очень старался, правда.