Страница 49 из 93
Ирис говорила тем просящим и одновременно требующим тоном, который Вальин переносил сквернее всего. А наихудшее ― она невинно, даже не сознавая, будила все страхи, которые он день за днем душил. От слов сильнее болела голова. Слова были горстями земли, сыплющимися на кости. Вальин привычно прикрыл зрячий глаз ладонью, но почти сразу опустил ее и тяжело сглотнул. Так защищаться, заслоняться он больше не мог. Это уже почти не помогало.
— Сколько мы станем обсуждать это? ― Он все еще старался не говорить резко, понимая: это сильнее выдаст его подлинные мысли. ― Да, я бываю болен. Но это не значит, что я стану что-то торопить, пока силы есть, а они у меня есть. Ты юна для войны. Для политики. Тем более ― для родов.
— Глупа ― хочешь ты сказать? ― А вот ее голос все же сорвался.
— Что ты… ― искренне возразил он, но осекся, увидев, что это не попытка поймать его на скрытом оскорблении и обидеться сильнее. ― Ох…
О, если бы Ирис была глупа. Ее юный возраст как раз располагал к тому, чтобы быть глупой и более безмятежной, инфантильной, мягкой. Впрочем, Вальин помнил мачеху, Ширхану, и не мог иногда избавиться от иллюзии, будто рядом поселился ее маленький призрак. Общаться с этим призраком оказалось еще сложнее.
— Ирис. ― Вальин совсем смягчился. В нем поднялась привычная жалость. ― Пойми, я не хочу, чтобы ты умерла, вынашивая ребенка сейчас. Ты почти так же хрупка, как моя мать, и, если ты помнишь, хотя она была старше, ее роды, даже первые, прошли тяжело, а после вторых…
«Родился полутруп. Я. А она умерла».
— Помню, ― ровно оборвала Ирис и посмотрела на свой идеально плоский, оголенный из-за короткой рубашки живот. ― И не боюсь.
Это ведь будет… от тебя, понимаешь? ― Снова она вскинулась. ― И я знаю, все было бы хорошо… если бы ты хотел.
Хорошо. И уже точно непоправимо.
Вальин посмотрел в ее фиалковые глаза. Там плескалась не только обида ― еще нежность. Ирис была особенно красива прямо сейчас, когда уголки ее розовых губ мечтательно приподнялись. Да… она была очень красива, а он невероятно уродлив, и от него тянуло приглушенной благовониями гнилью. Он не мог представить, как прикоснется к ней. Даже когда… если наступит время, если станет ясно: без ребенка совсем никак, знать не удастся сплотить иначе. Вальин опять отступил, и Ирис перестала улыбаться. Глаза ее потускнели; следующие слова можно было угадать почти точно.
— Ну а все
Она не крикнула, а прошептала это, покачав головой так, будто уже скорбела над его телом ― скорбела, но не слишком. И это она глядела с нежностью меньше чем швэ назад? Она мечтала о детях? От приступа боли Вальин едва не согнулся пополам. Королевская Незабудка… последняя из рода слишком спешила продолжить его, укорениться рядом с чужим, диким растением, к которому зачем-то льнула. Но кое-что было ясно: при желании укоренится она и сама.
— Все это ― смерть, власть и ненависть тех, кто жаждет ее отнять? ― безнадежно спросил Вальин: знал, что не получит простых ответов. ― Ты так этого хочешь?
— Все это, ― откликнулась она. ― Хочу
Он не нашелся с ответом ― никогда не находился, слыша это. Он понимал: Ирис говорит ровно то, на чем ее растили, говорит раз за разом ― и имеет право, чувствуя ответственность за всю мертвую семью, за всех великих предков. Рядом с ней он, граф из рода Крапивы, был словно рыбак рядом с бароном, не смел ее судить и чувствовал вину за то, что также не может просто подчиниться, просто уступить, просто дать желаемое, если не… полюбить? Не мог объяснить и правду: «Я мечтаю быть не здесь; ты и твой мертвый отец теперь цепь на моей шее; я заболел из-за того, что вместо маленьких долгов своего графства плачу огромные за весь Берег!» Догадывался: ее это унизит, а может, и убьет. Сейчас еще и не хватало сил ― вообще ни на какие больше разговоры, потому он просто кивнул, в очередной раз сглатывая горькую слюну, наверняка предварявшую кровавую рвоту. Ирис, похоже, почувствовала что-то: сдалась сама. Вздохнула, опять сменила тон:
— Ладно, Вальин. Прости. Я просто устала, в нашем роду девочек никогда не лелеяли так, как ты меня, это… странно? Вальин! ― Ей, конечно, не нравилось его молчание, заставлявшее усомниться в собственной правоте. ― Ну… извини! ― И она топнула ногой, опять превратив просьбу в приказ. Не хватало разве что «Немедленно!».
Как взросло она вела порой речи, как прозорливо глядела вдаль. Но вот это жестокое неумение просить прощения и столь же жестокое умение бить никогда не давало Вальину обмануться. Ирис увидела мало приливов. Поочередно примеряла маски, но не нашла пока собственного лица, и на нее не стоило злиться за это. Вальин и сам вел себя далеко не так, как подобало королю. А главное ― не так себя ощущал.
— Все в порядке, ― просто ответил он. ― Но мне правда пора. Идем.
Они покинули замковый двор вместе, но почти тут же их пути разошлись. Ирис устремилась в сады, где ее уже ждали, а Вальин поспешил в свои покои ― на верх самой дальней башни, густо увитой черно-зеленым плющом. Там он в дни недуга работал, избегая соратников и советников, пока не станет легче. Вот и теперь он едва кивнул Арнсту, к которому поспешила Ирис, и постарался спрятать лицо: как же ле Спада цвел здоровьем в сравнении с Вальином; как улыбался, наслаждаясь утренним теплом и бризом. Вот уже крыльцо… ступеньки… и убежище, где можно больше не держать спину. Там, на столе, Вальина кое-что ждало. Полученный утром небольшой флакон из синего хрусталя и записка, змеей обернувшаяся вокруг него. Простые вещи. Вещи более значимые, чем все беды. Пальцы потянулись к записке сами, удержаться не получилось. Это был словно взмах руки из прошлого. Из времени, когда казалось, что свободу и покой отняли лишь временно и что скоро все станет лучше.