Страница 47 из 93
Затем Идо рассказал, как венчались Вальин Энуэллис из рода Крапивы и Ирис Иллигис, Королевская Незабудка. Церемония была традиционной: влюбленные ― влюбленные ли? ― стояли по колено в спокойном море, а жрец ― на камне, возвышаясь над ними. Он украсил им шеи ожерельями из раковин, возложил на головы сначала венки из крапивы и незабудок, а потом тиары и наконец ― благословил именами Пала, Светлой и Темной Праматерей. И все же обычай тогда немного нарушили: лицо скрывали за фатой не только невеста, но и жених, ведь с моря шла буря. Графу явно было плохо; он не хотел пугать подданных своим видом. В воде он не упал только чудом. Но он крепко держал ладонь маленькой избранницы до самого конца, а потом ― следуя тому же ритуалу ― вынес ее из моря на руках.
Еще Идо рассказал, что прямо сейчас где-то далеко умирает верховный король Цивилизации Общего Берега ― умирает тускло и одиноко, ведь он потерял всех дочерей и отдалил всех фаворитов. Он совсем слаб и безумен в последние дни, он просит слуг собирать ему букеты: незабудки и розы, крапиву и чертополох, бузину, лилейник, все гербовые растения… «Они должны, должны быть подле меня! Где они, где?» ― твердит король. Но ему приносят только вереск, опавшие листья и еловые ветки, ведь в его землях тянется и тянется фиирт, с неба сыплет ледяное крошево, нигде не осталось цветов. А в оранжереях все завяло из-за того, что некому было заботиться об отоплении и поливе; без пиролангов система труб быстро вышла из строя. Но несчастный старик, отягощенный короной, раз за разом на заплетающихся ногах ходит туда ― в погибшие сады ― и ложится на желтый мох меж корней самого старого дерева. О нем почти не скорбят, его почти забыли: всюду звучат уже новые имена.
Наконец Идо рассказал о том, чего не видел, но о чем слышал от друзей, ушедших с Вальином в военный поход. О бойне, где сошлись два войска, и прежде всего два предводителя. О золотом и серебряном блеске оружия, о вытоптанной траве и сорванных глотках, о крови и дыме, о том, что беду принес тот, от кого не ждали. Сражение могло быть и фатальнее, но его остановили. Остановили и долго, долго говорили, правда, не договорились ни до чего. Как печально. Печально, что речами уже не остановить тех, кто рушит старые города, не возводя новых; тех, кто вливает в море кровь братьев, мешая с собственной; тех, кто сжигает чужие черешневые сады. Здесь Элеорд ощутил, что слабеет, и прошептал:
— Замолчи, пожалуйста. Я больше не могу.
Элеорд ди Рэс умирал. Или ему казалось, что он умирает, а на самом деле умирал мир? Как в том сне. Где все объяла чернота, где она никому не дала сбежать, а в конце остался один-единственный пустой холст в серебряной раме.
— Идо… ― позвал он, но Идо рядом не было. Оказалось, Элеорд потерял сознание не на пару мгновений, а на несколько часов, и успела наступить ночь.
И снова день за днем он тонул в темноте, захлебывался, зарываясь в илистое дно боли, ― и раз за разом выныривал и снова что-нибудь слушал. Он цеплялся за нарисованную лисицу, за улыбку осунувшегося Идо, за натянутый смех учеников и слуг, то остававшихся поухаживать за ним, то просто заглядывавших проведать. А снились ему отцовские бродяжки в грязных тканевых масках и мерзлый виноград, вырастающий отчего-то прямо в море.
Однажды Элеорд открыл глаза, почувствовав острый запах благовоний — хвои и апельсина, ― и увидел сидящего в изголовье Вальина Энуэллиса, усталого, задумчивого. Сначала и это показалось сном: что граф мог забыть в доме ди Рэсов, он в его нынешнем положении? Но вряд ли. Так печальны и тревожны люди лишь наяву.
— Как вы? ― прошептал юноша, бледный, худой и все же выглядящий сейчас почти здоровым. ― Простите, что беспокою. Но мне нужно убедиться… ― он замялся, точно продолжение было предосудительным. ― Неважно, может, я спешу…
Элеорд вспомнил портрет, где к описанию мальчика просилось единственное слово ― «тщедушный». Многое во взрослом Вальине изменилось: прибавилось стати, выправилась осанка, руки больше не казались хрупкими веточками. А главное, новой жизнью загорелся взгляд, светлый, строгий, но добрый и открытый. И Элеорд улыбнулся этому новому, незнакомому гостю. Кашлянул и, собрав силы, хрипло ответил:
— Лучше. ― Он даже почти не лгал. ― Надеюсь, что и вы тоже.
Вальин вернул улыбку, но не кивнул. Возможно, просто устал кивать.
— Вы очень нужны мне здоровым. ― К удивлению Элеорда, прозвучало почти требовательно, но за этим тут же последовало мягкое: ― Как можно скорее. Большинство посещающих вас медиков ― мои. И так будет продолжаться сколько нужно. Я… ― на миг он потупился, ― я был довольно жесток к одному гению и дал ему разбиться вдребезги. Я очень хочу уберечь хотя бы вас.
Наверное, он имел в виду Сафиру Эрбиго. Говорили, она сошла с ума от горя по Остериго ― и даже знавшие ее пироланги не смогли тут помочь. Так и скиталась бедняжка по улицам, всем подряд пророча смерть и ни у кого не беря ни денег, ни хлеба.
— Я благодарен за заботу, ― искренне отозвался Элеорд и вздохнул: заломило кости. ― Но чем я, точнее то, что от меня осталось… могу помочь вам, мой граф?
Вальин все не размыкал губ, остекленев взглядом. Он казался погруженным в себя, словно даже присутствовал в комнате не до конца. Наверное, он действительно пришел скорее убедиться, что Элеорд еще жив, что у него есть хоть какие-то шансы встать на ноги. И не придумал, что дальше.
— Знаете, что происходит? ― осторожно спросил наконец он.
Даже произносить это было больно, больнее, чем двигаться, но Элеорд себя заставил:
— Война.
Вальин, даже не пытаясь скрыть горечь, улыбнулся.
— Чтобы вы знали… мы это так не зовем, кое-где за такое могут и написать донос.
— Гимн? ― Элеорд тихо ужаснулся. Больше ― только от самого слова «примирение», напоминавшего изрубленный в куски труп.
— «Мы срежем гниющие ветви», ― Вальин правда пропел это, тут же вздрогнул всем телом и склонил голову, опять обращая на Элеорда невыносимо измученный взгляд. ― Так что вы совершенно правы. Это война.
Он не продолжал, а Элеорд не мог ответить. Он ощущал одно ― желание снова уйти в небытие. Но он не смел сказать «Замолчи, я больше не могу» графу и понимал, что теперь не попросит о таком и Идо тоже. Время отрицания и забвения кончилось. Были вещи, которые он все же унаследовал от отца. Не отворачиваться. Никогда не отворачиваться от больших бед, пока есть хоть капля сил с ними сражаться.