Страница 31 из 93
— Разумеется, ты не тронешь ее. ― Голос короля все же дрогнул, взгляд ожесточился так, как еще ни разу за весь разговор. ― Я знаю, и с тобой ей будет даже безопаснее, чем со мной, ведь к моему двору за последним
— Она не знак. Она человек. ― Вальин отстранился и увидел, как еще ярче блеснули водянистые, но яркие глаза. Король праздновал победу, пусть и старался это скрыть.
— Ты удивительный, Вальин, ― мягко сказал он, больше, благо, не пробуя прикоснуться или подойти. ― Я благодарю всех богов, что ты жив. Мы обговорим все позже, сейчас отдохни. Скорбь подточила твои силы.
А вскоре их подточат и ветры.
— Вы выйдете к людям? ― превозмогая себя, спросил Вальин.
Интан Иллигис сильнее расправил плечи. Прошептал свое имя ― и ладонь его зажглась ослепительной цветочной ветвью.
— Уже иду. Ни о чем не тревожься. Темные времена в ваших землях кончились. Незабудка с вами.
Едва король скрылся на балконе и призвал толпу к тишине, Валь-ин сполз по стене на пол. Упала с головы серебряная тиара, опустились веки. Новый граф Соляных Земель, Вальин Энуэллис из рода Крапивы, снова не видел ничего в окутавшей его темноте.
И не хотел видеть.
Сафира лежала на каменном столе рядом с Остериго, прекрасным в величественной немой бледности. Сафира склонила голову к его груди и, когда беспамятство подступало совсем близко, слышала стук, то размеренный, то учащенный. Когда она различила его впервые, разум шепнул: «Это лишь
Сафира пробралась в белую капеллу, едва опустилась ночь и из храма ушли наконец жрецы, чьи черные одежды и отрешенные лики кричали о неотвратимости. Жрецы должны были вернуться на рассвете и снова, во второй и последний раз, пропеть псалмы. Рассвет и закат ― время, когда в землях Общего Берега исцеляют, благословляют, венчают и провожают; рассвет и закат ― священное двуликое время. После рассвета и заката древнейший Праотец Сила ненадолго воскресает и умирает заново.
Вот-вот Остериго уйдет. Они все уйдут, выбиты уже гробницы в соляных пещерах. А еще им всем откроют глаза. Всем мертвецам Общего Берега смыкают веки, когда приходит последний сон, но только не королям, графам, баронам. Их бдение не оканчивается, когда гаснет свеча жизни. Сафира думала об этом, и из-под ресниц бежали слезы. Но глаза Остериго были сейчас закрыты; он не видел слез, иначе вытер бы тыльной стороной смуглой ладони, родным осторожно-властным движением. Так Сафира лежала на каменном столе и слушала стук мертвого сердца. А за арочными окнами все светлее становилось небо. Сафира пела свой псалом, своему Храму.
Как о многом она сейчас жалела ― да почти обо всем, что сделала за эти пять приливов. О том, как позволила признанию вскружить себе голову; о том, как, узнав, что Ширхана все же понесла, отдалилась от Остериго; о том, каких напастей желала принцессеграфине-сопернице в черном уголке сердца… И о том, что напасти сбылись. Узнав о выкидыше, Сафира испугалась и передумала возвращаться с Мыса, поехала строить второй храм Вудэну, потом храм Моуд, потом храм Парьяле в надежде красотой искупить вину. Она построила многое, но строить вечно не могла. Вернулась ― и снова упала Остериго в объятья, ведь оказалось, он ждал ее, ждал все время. Ждал и не упрекал, никогда не упрекал. Целуя впервые после разлуки, шептал о грехе, в котором не смел исповедаться даже сыну, особенно сыну. «Сафира… Сафира, милая, в то утро я хотел, чтобы она умерла. И этого ребенка я не хотел. Нет мне прощения. Нет. Я поплачусь». И сегодня он поплатился, а мертвое сердце его стучало, стучало…
Тук-тук. Сафира видела перед сомкнутыми веками толпу, за которой наблюдала из окна. Тук-тук. Сафира принимала решение: выйти, нет? Не вышла, даже разобрав слово «cкверна». Тук-тук. Вторая толпа закричала, что у бед Ганнаса иной источник. Не то, что Вудэна наконец почитают в храме, а то, что остальным так и приносят жертвы в «поганых местах». Тук-тук. Графа никто не тронет. Тук-тук. Графу пора уснуть последним сном.
Она не пошла, так и не пошла за защитниками, а точнее, пошла поздно: когда ворота замка уже сломали. Первым, что она увидела у разрушенного крыльца, были трупы белых существ, издали похожих на медведей. Трупы пиролангов, живших в замке на правах ближних придворных. По кровавым лужам Сафира ринулась искать среди них Бьердэ, но, к счастью, не нашла. Лицо она прятала под капюшоном, поэтому ее не узнали и не убили. Но и дальше пройти она не смогла: во двор ворвалась гвардия, и зеленый огонь из базук заставил замолчать почти всех. Сама она едва укрылась за руинами колонн.
Тук-тук.
Казалось, Сафира забылась в горестных видениях ненадолго; казалось, сомкнула веки лишь на несколько вдохов ― но, очнувшись от резкого шума, подумала, что грезит. В дверях капеллы, в нескольких десятках шагов от алтаря и тел стоял граф Соляных земель: на челе серебрился венец, за плечами стелился зеленый плащ. Юноша был высок, строен и незнаком. Вернее, тонкие черты искажало чувство, делавшее его неродным.
— Сафира?..
Он едва шепнул это, но оклик разнесся под сводами, так что гневный горестный отзвук встал комом в горле и у произнесшего, и у услышавшей. «Тук-тук», ― стукнуло в последний раз. Время закончилось.
Сафира медленно села, поднялась, нетвердо пошла навстречу. С каждым гулким шагом граф становился узнаваемее. Вырос… Ухоженные волосы до плеч, брови-полумесяцы, прямой нос, аккуратные губы ― детскость исчезла, все стало почти как у отца и брата. Сафира опустила взгляд. Пуговицы на сером, расшитом мелкими жемчужинами одеянии, перепоясанном кожаным ремнем, были застегнуты правильно.
— Вальин! ― наконец выдохнула она, но так и замолчала, не зная, что добавить. Она плохо, очень плохо поступила с ним в детстве, решив просто взять ― и отдалиться, ускользнуть от его неловкой любви. Но разве знала она, что снова сведет их такая беда?