Путь наверх. Бессмертная

Она стояла посреди залитой серым сумраком комнаты, в тонкой лёгкой кольчуге поверх шерстяной рубахи, и кожаных штанах. В ножнах на поясе висел меч, и рука Арии привычно лежала на эфесе, готовая в любой миг обнажить грозное оружие.

Волосы, как в дни девичества, она заплела в две косы, и кожаный ремешок опоясывал голову, чтобы не падали вперёд косы, не мешали в битве.

Феанор подошёл к ней, окинул её внимательным взглядом, проверил крепость перевязи, удовлетворённо кивнул. Он тоже был в доспехах, алым платком покрыл голову, повязал его со лба назад. Царь даже не пытался скрыть своего волнения.

– Я не стану желать тебе победы, я лишь хочу, чтобы ты не проиграла, – сказал он.

– А разве это не одно и то же? В чём разница? – чёрные глаза Арии внимательно смотрели на него.

Она, в отличие от царя, не волновалась совсем. Была спокойна и готова к битве. Разве чуть мешали ей жжение и зуд под рёбрами, опять скребло там.

– Есть разница, – ответил Феанор. Крепко обнял её, до боли стиснул, и Ария почувствовала, что его просто трясёт, и испугалась. Не битвы грядущей, а того, как сильно тревожится о ней царь.

Феанор отстранил её от себя, торопливо обцеловал её лицо и опять крепко, до боли сжал в объятиях.

– Полно, государь, будет! – Ария высвободилась, подняла руку, коснулась его щеки, погладила. – Как ты сказал вчера утром? Поцелуй на удачу? – коснулась осторожно губами его губ, и, ощутив удивление его и оторопь, поцеловала смело, жарко и крепко. – На удачу! – сказала, отстраняясь. – Я готова, государь! Идём!

– Ох, девка! – Феанор дотронулся кончиком пальца до своих губ, будто желая убедиться, что она наяву поцеловала его. – Идём! Удачи тебе и попутного ветра!

До побережья доехали быстро. Многолюдно было на пристани, как каждый год. Горожане собрались принести жертву Дагону, оплакать невинные души, и в который уже раз воззвать к милости Посейдона. Но глух был к мольбам отчаявшихся сердец Бог Морей и Океанов.

На восходе солнца привели предназначенных в жертву мучеников, в белых длинных рубахах, в венках из золотых листьев на голове. Нынешняя ночь удалась тёплой, последний снег стаял, подул южный ветер. Уже пробивалась из-под земли первая молодая травка, и днём солнце светило совсем по-летнему.

Они шли колонной в три ряда. Впереди юноши, за ними следовали девушки. Солдаты шагали по обе стороны, и не пробиться было через стену больших тяжёлых щитов.

Обречённые держались стойко, не рыдали, молча шли. На глазах всего города, которому их смерть подарит ещё один спокойный год. Они смирились со своей судьбой. Есть то, что стоит выше всего над всеми страстями человеческими – это Закон и Долг.

И горожане, узрев это скорбное и величественное шествие, застыли, как каждый год бывало, и опустились на колени, склонили головы, прощаясь и благодаря.

– Ива! – страшный материнский крик вырвался из толпы, разорвав тишину. – Ивушка! – старуха, увидев идущую на заклание меньшую дочь свою, выбежала навстречу, преградила процессии путь.

– Матушка! – такой же отчаянный, полный смертной тоски, девичий голос рванулся ей навстречу.

Ряды распались. Солдат поймал светловолосую девушку, вернул обратно в строй, и шёл теперь рядом, крепко держа её за плечо. Она затравленно озиралась, ища мать, слёзы текли по её бледному лицу. Другой солдат оттеснил старуху, не грубо, не оттолкнул, просто отвёл бережно, крепко держал обезумевшую от горя женщину. Она билась в его руках, повторяла имя дочери, рыдала, потрясая кулаками, молила Кроноса забрать её, но оставить дочь, посылала проклятия Посейдону. Платок упал с её головы, седые волосы растрепались, безумен был взгляд выцветших глаз на худом морщинистом лице. На руках солдата остались кровоточащие царапины от её ногтей. Стоявшие в первых рядах горожане плакали.

– Государь! – увидев замыкающих процессию царя с царицею, старуха рванулась из рук солдата. – Доколе, государь? Скольких ещё наших детей пожрёт Дагон? Скольких ещё?

– Нисколько! – отрезала Ария.

Её негромкий голос был столь суров и холоден, звучал так уверенно, что стих плач горожан. И старуха не кричала больше, и солдат не держал её, отпустил. Она шагнула к юной государыне, взяла её руку и поднесла к своим губам, целуя, как целуют святыню.

– Останови его! – прошептала старуха. – Государыня! – прокричала она, и горные скалы эхом отразили боль, наполнившую её сердце. – Срази Дагона!

– Сотри слёзы с лица своего, женщина, – лицо Арии было бесстрастно, она лишь слегка побледнела, – сегодня никто не умрёт. Только Дагон.

Жрецы в синих тогах, с низко надвинутыми на лица капюшонами, шагали следом за избранными в жертву. В руках их пылали зажжёные ветки вербы. Верховный жрец, идущий впереди, нёс на золотом блюде кривой кинжал.

– Зачем нож? – шёпотом спросила Ария Феанора.

– Когда Дагон забирает свою дань… – нехотя протянул он в ответ, – захватывает щупальцами и утаскивает под воду, то не всегда обрываются цепи и кольца, куда закованы приносимые в жертву… случается – ведь они слабее – обрываются их руки… Тогда жрецы милосердно закалывают их кинжалами в сердце… Чтобы облегчить их боль.

Ария зябко передёрнула плечами.

Заунывное пение поплыло над скалами, поднялось далеко ввысь, жрецы приковывали юношей и девушек к жертвеннику, воспевая молитвы.

– Стойте! – Ария рванулась было к ним, но Феанор удержал её.

– Пусть делают то, что должно, – его руки мягко лежали на её плечах, и сквозь тонкую кольчугу он чувствовал горячий порыв её тела, бесстрашие, силу, желание сразиться с несправедливостью.

– Здесь сегодня никто не умрёт! – громко сказала Ария. – Вы слышите меня, жрецы? Ничья кровь не прольётся на жертвенник! Умрёт только Дагон! – она отстранила руки царя и прошла к каменному постаменту.

Огляделась. Море было спокойно. Но увидев сине-зелёную воду, в глубинах которой таилось голодное чудовище, нетерпеливо ожидая пиршества, Ария почувствовала, как слабая боль под рёбрами стала набирать силу. При каждом вздохе, будто сухим песком заполняло лёгкие, пекло в груди.

Феанор увидел её бледность, крепко сжал её руку.

– Уйди, царь! – бросила она. – Сойди с жертвенника, не твоё это дело. Хочешь зреть сражение, встань там, поодаль.

Феанор ничего не ответил. Ария изменилась. Будто что-то управляло ею, вело её. Взгляд её был отрешённым, нездешним, губы плотно сжаты. Она слушала что-то внутри себя и смотрела на круглую белую луну, не успевшую убрать свой лик с небосклона.

Феанор ещё раз оглядел её, словно в последний раз, словно желая запомнить, и испугался дум своих, и прогнал их прочь. Пророчества никогда не лгут! Она – последнее лунное дитя – сразит Дагона и освободит остров от страшной дани.

Он отошёл, как она приказала, встал дальше.

Жрецы закончили петь молитвы, закрепили цепь в кольце на руке последней мученицы. Верховный поднёс к губам длинный узорчатый рог и трижды протрубил в него. Эхом отлетел от скалы призыв, и далеко в море поднялась волна и пошла на берег.

Ария выдернула меч из ножен и шагнула вперёд. Феанор тоже шагнул к самой кромке скалы. Царица смотрела в стремительно идущую к скале волну, но ничего не видела в ней. Боль рвала грудную клетку, отнимала силы, путала разум.

– Отец мой! – чувствуя, что слабеет, отчаянно взмолилась Ария в белый холодный лик луны, готовый уйти за горизонт. – Дай мне силы! Благослови руку мою!

Волна дошла до скалы, поднялась ещё выше и разбилась об неё, обрушив поток холодной воды на застывших в смертном страхе мучеников. Громко вскрикнула одна из девушек, забилась в рыданиях другая. Огромная серая туша медленно поднялась из воды, и Ария увидела Дагона.

Он был ужасен. Маленькая голова и впрямь была подобна голове человека, бугрилась шишками и наростами, будто ветка коралла. Белые, вываренные рыбьи глаза застыли на подобии лица, моргнули прозрачные тонкие веки. Распахнулась акулья пасть, полная длинных мелких острых зубов, и Дагон издал короткий рык, столь громкий, что в нём потонули крики ужаса находящихся на берегу людей.