Страница 84 из 103
Крайняя скудость сведений о начальном этапе истории образовавшихся в середине IX в. сербских княжеств не предоставляет возможности вообще поставить относительно сербских территорий проблему синтеза. Лишь по сопоставлению с положением дел в Хорватии и соседней Болгарии можно, по-видимому, заключить, что типологически Сербия принадлежала все-таки к балканскому варианту генезиса феодализма и раннефеодальной государственности. Это обусловили следующие факторы: более заметное, чем в хорватских землях, сохранение во внутренних районах при расселении славян местного автохтонного населения; гораздо более эффективное и продолжительное, чем в Хорватии, византийское господство над значительными сербскими территориями (в начале второй половины IX в., в XI и XII вв.), а следовательно, и более тесные связи сербов с населением византийских провинций; несколько раз устанавливавшаяся в конце IX и в X в. на обширной части сербских земель власть Болгарского государства, которая одновременно распространялась и на византийские территории.
Что касается территории Болгарского государства, то в данном случае, видимо, нужно различать несколько периодов еще до эпохи христианизации. В период от заселения Мисии и Малой Скифии славянами до прихода воинства Аспаруха последствия синтеза в производственной сфере, несмотря на тонкий слой уцелевших здесь автохтонов, все-таки должны были ощущаться в первую очередь в этом районе с его эллинизированными приморскими городами, хотя и в меньшей степени, чем в Македонии и Северной Фракии; должны были сказаться также предшествующие длительные контакты славян левобережья Нижнего Дуная с византийцами. Переход славянских союзов на статус федератов империи и прочные позиции славянской племенной знати, с которой пришлось серьезно считаться победителю Константина IV Аспаруху, свидетельствует о том, что и в социально-общественной сфере забалканские славяне к концу VII в. добились значительного прогресса, что вожди союзно-племенных объединений уже обладали большой властью и вступали в договорные отношения с протоболгарами (а до того с империей) от имени всех своих подданных. О периоде преобладания протоболгар в органах центральной власти (до второй четверти IX в.) мы скажем особо ниже, заметив только, что и в это время (несмотря на осложнившее картину вторжение протоболгар) процесс приспособления некоторых имперских форм общественной жизни не прекратился. Однако наиболее явственно непосредственное усвоение византийских институтов и на уровне официальной власти в провинциальной сельской местности, и в сфере совершенствования органов центрального управления началось со времени распространения болгарского господства на земли империи во Фракии и Македонии (с начала IX в.), и особенно со времени утверждения в стране христианства в качестве официальной религии. Включаемые в состав Болгарии имперские территории, на которых процесс развития феодализма и методы эксплуатации непосредственного производителя со стороны крупных собственников и центральной власти имели более зрелые формы, сохраняли свою прежнюю социально-общественную структуру и играли стимулирующую роль в развитии страны. Организованная по византийскому образцу христианская церковь стала в Болгарии, как и в империи, важным звеном в государственной системе в целом. По самой своей сути церковь была тесно связана со множеством других звеньев государственного аппарата и в центре, и в провинциях. Естественно поэтому, что христианизация предполагала некоторые изменения в организации государственной власти в соответствии с византийскими «образцами».
Особо следует сказать о месте синтеза на Балканах элементов славянского и местного общества с феноменами общественной структуры кочевых народов. Для нас в этом отношении важно определить характер «вклада» в развитие южнославянской государственности аваров и протоболгар. Что касается первых, то вряд ли мы ошибемся, утверждая, что их влияние на социально-экономическое и общественно-политическое развитие было весьма ограниченным, ощущалось лишь на крайнем северо-западе полуострова и только в начальный период рассматриваемой в труде эпохи. В связи с этим заслуживает внимания известный славянам институт «жупанов», возводимый в литературе к аварам. Не отрицая генетическую связь власти родовых славянских старейшин («старцев-жупанов») в VII–IX вв. с полномочиями подчиненных аварскому хагану родовых военных вождей, обозначавшихся тем же термином (в хаганате они выступали в качестве аварских наместников-правителей отдельных населенных славянами районов), мы хотели бы обратить внимание на то, что по своей социальной и общественной сущности этот кочевнический институт в славянском обществе играл функционально иную роль: во-первых, он приобрел территориальный характер, стал прилагаться к представителям славянской знати и со временем (в Болгарии) стал обозначать одного из высших сановников государства, а в Сербии — даже самого правителя государства. Возможно, с институтом кочевнического общества был генетически связан в Хорватии ташке титул бана, соправителя государя. Однако и в данном случае нет оснований говорить, что должность бана была не претерпевшим никаких изменений институтом, непосредственно заимствованным у аваров (или иного кочевого племени).
Более существенным было влияние на славян протоболгар. В хозяйственной сфере их влияние выразилось скорее всего в расширении таких скотоводческих отраслей, как овцеводство и коневодство, что, по-видимому, содействовало углублению и интенсификации торгового обмена в Болгарии. Однако более существенной была роль протоболгар в военно-политической области: органы центральной власти и формы организации конного (протоболгарского) войска были созданы в соответствии с кочевнической традицией. Этот синтез общественных институтов протоболгар и славян имел место только на части территории государства; в провинциях (особенно в пограничных) славинии долго сохраняли свою структуру, пользуясь внутренней автономией. Когда же славинии стали утрачивать свой статус и превращаться в административные области, подчиненные наместникам хана (князя), институты протоболгарского общества утратили связь с кочевнической традицией. Высшие сановники и вельможи Первого Болгарского царства и в X–XI вв. по-прежнему обозначались как «кавханы», «чергубили», «боляре» (боилы), «тарканы», но по своим социальным и общественно-политическим функциям лица, носившие эти титулы, не имели теперь в сущности ничего общего с теми, которые обозначались этими терминами в конце VII — начале IX в. И в сфере производственной, социально-экономической, и в сфере общественно-политической в конечном счете возобладали институты местного, земледельческого, славянского и автохтонного общества. Протоболгарское завоевание (или, точнее, основанное на вполне определенных условиях сотрудничество протоболгарской аристократии и славянской знати) форсировало процесс оформления государства, которое в силу этого акта утверждалось в некотором смысле ранее, чем для этого созрели все необходимые условия. Внешняя опасность (от империи и аваров) действовала в этом же направлении. Поэтому Первое Болгарское царство сравнительно долго сохраняло архаические черты; процесс его превращения в развитое европейское государство протекал тем быстрее, чем быстрее уходили в прошлое хозяйственные, социальные, общественные, бытовые нормы жизни кочевой господствующей верхушки, консервативные традиции которой последний раз встали на пути поступательного развития в эпоху принятия и утверждения христианства (в 865 и 893 гг.).
Итак, что касается синтеза в сфере базиса, т. е. производственной деятельности и социальных отношений, то в среде славянского населения, обосновавшегося на Балканах, можно, видимо, констатировать и явления континуитета, и существенные сдвиги (дисконтинуитет), означавшие заметный прогресс в развитии славянского общества, в появлении элементов феодальных отношений, в углублении процесса классообразования и в становлении первичных форм эксплуатации как постоянно функционирующей системы. Иначе говоря, в этой сфере синтез совершался при весьма значительной роли местного восточноримского (ранневизантийского) общества, оказавшего на славян большое влияние и в период крушения рабовладельческой системы в VI–VII вв., и в период генезиса феодальных отношений (VII–XI вв.).