Страница 81 из 103
Перейдем теперь к рассмотрению результатов проведенного авторами исследования с двух других точек зрения: во-первых, с точки зрения осмысления причин, обусловивших различия в темпах становления и развития раннефеодальных балканских государств, и, во-вторых, с точки зрения оценки места и значения в особенностях формирования классовых структур на Балканах элементов старого (в одном случае рабовладельческого, в другом — первобытнообщинного) общественного строя и результатов синтеза институтов этих двух формационно различных систем, каждая из которых в период тесного взаимодействия находилась в стадии разложения.
I. Как показал анализ конкретного материала, темпы социально-экономического и государственно-политического развития балканских пародов зависели в целом от трех групп факторов: 1) различия в хозяйственно-социальной, общественно-политической и этнокультурной структуре между славянскими военно-территориальными объединениями ко времени расселения славян на землях Балканского полуострова; 2) демографические, экономические, социальные и природные особенности различных областей полуострова, имевшие здесь место к моменту их заселения славянами; 3) конкретные внутренние и внешнеполитические условия, в которых у разных групп славян совершался процесс этнополитической консолидации и упрочения органов государственной власти.
Останавливаясь ниже последовательно на каждой из названных трех групп факторов, рассмотрим лишь наиболее существенное, следуя при этом, разумеется, заключениям авторов соответствующих глав.
1. Видимо, следует решительно отказаться от допущения, что хотя бы часть славян, с которыми в Подунавье в конце V–VI в. столкнулись византийцы, представляла собой мигрирующие племена кочевников. Этой гипотезе противоречит вся совокупность археологических и современных той эпохе письменных источников. Следовательно, и общественная структура славянских племенных союзов в корне отличалась от кочевнической, отражая социально-политические установления оседлого земледельческого общества периода разложения строя военной демократии. Скотоводство занимало большое место в их хозяйственной деятельности, однако предполагаемый переход к пастушеству в VI — начале VII в. был свойствен, по-видимому, только для части славян (трасса движения которых проходила через Карпаты или в их предгорьях) и только на ограниченный период.
Иными словами, в целом для славян был характерен примерно одинаковый уровень общественного развития ко времени их выхода к границам Восточноримской империи. Тем не менее, следует, вероятно, допустить, что уже вскоре после этого среди славянских племенных союзов наметились некоторые различия, обусловленные разной степенью интенсивности их контактов с восточноримской цивилизацией. Наиболее интенсивными были эти связи у славян левобережья Дуная, где те или иные славянские союзы до переселения на южный берег жили от 50 до 100 лет.
Их отношения (мирные и военные) с остающимся высокоцивилизованным, несмотря на кризис, государством играли роль катализатора общественного развития: славяне становились обладателями более совершенных орудий труда, оружия, предметов быта, изделий, роскоши; они знакомились с передовыми для того времени агротехникой и ремеслом, овладевали стратегией и тактикой византийского войска, накапливали и усваивали новую информацию из области организации социальной и политической жизни общества. Формирующаяся славянская знать обретала новые цели и идеалы на пути упрочения своего общественного престижа и власти над соплеменниками.
Существенную роль для ускорения темпов развития занятых славянами левобережных районов Дуная сыграл, по нашему мнению, также увод славянами во время набегов множества жителей империи: только часть пленников возвращалась за выкуп или попадала на рынки рабов. Большинство же вливалось в местное славянское общество, нередко на равных правах с их бывшими хозяевами, передавая местным славянам и свои производственные навыки, и некоторые элементы и особенности собственного миропонимания. Видимо, в большей мере эти условия были характерны для славян левобережья Нижнего Дуная, сохранивших независимость от Аварского хаганата. Известно, что и в этом военно-политическом союзе под верховенством кочевников пленные византийцы вовлекались даже в воинские соединения, но в целом и положение невольников в хаганате, и статус славян были менее благоприятными, а следовательно, сравнительно худшими были и условия для общественного прогресса славянского общества. То же, по всей вероятности, следует сказать и относительно крайних и северо-западных территорий полуострова, где влияние хаганата ощущалось сильнее и где славяне обосновывались, приходя главным образом либо с территорий хаганата, либо из областей, лежащих вдалеке от границ империи (к северу и северо-востоку от Паннонии).
Таким образом, большая часть славян, расселившихся позднее в Мисии, Фракии и Македонии, как и в более южных районах полуострова, пришла сюда из левобережья Нижнего Дуная, из района, находящегося в непосредственной близости к провинциям империи, после многих десятилетий тесных контактов с ней. В конце VI в. и византийцы и авары считали экономически процветающими именно эти славянские земли, где, помимо всего сказанного, имел место, как доказывают материалы археологии, длительный симбиоз славян с автохтонным романизированным населением.
Все это оправдывает, на наш взгляд, предположение, что предпосылки поступательного развития славянского общества еще до освоения славянами территорий Балканского полуострова оказались наиболее благоприятными именно для славян Нижнего Подунавья; военно-территориальный союз под названием «Семь родов» (или «Семь племен»), игравший впоследствии существенную роль в формировании Болгарского государства, сложился, видимо, здесь по крайней мере на рубеже VI–VII вв.
2. Переходя к вопросу о различиях между балканскими областями, заселенными славянами, следует сразу же указать на то, что к концу VI в. на Балканах практически не оставалось сколько-нибудь протяженной местности, которая не подверглась бы не только разрушительному воздействию дославянских нашествий «варваров» и набегов славян и прочих народов, но и глубокому кризису рабовладельческого строя. Местное население значительно поредело: оно частью укрылось в горах, отхлынуло на юг под давлением «варваров», пало в сражениях и стычках, погибло от лишений, было уведено в плен. Экономика разоренных «варварами» областей была расстроена, города находились в упадке: значительная их часть (особенно мелкие и средние) лежала в развалинах, часть была покинута жителями. Уцелевшие же города, главным образом на Черноморском, Эгейском, Адриатическом побережьях, аграризировались и утратили прежнее значение.
И все-таки и в данном случае можно сказать, что сравнительно чаще в течение более продолжительных периодов в ходе V–VI вв. в полной власти «варваров» оказывались северо-западные, а не восточные и южные провинции Восточноримской империи. Воздействие местного общественного строя на славян находилось в непосредственной зависимости от степени сохранения на занятых славянами землях автохтонного населения, являвшегося живым носителем производительных сил, производственных отношений и политических институтов, свойственных более развитому сравнительно с «варварским» обществу. И в этом отношении положение было более благоприятным именно на востоке, в центре и на юге Балкан (в частности, во Фракии и в Македонии). И в промежутках между Славиниями, утвердившимися здесь в последней четверти VI — первой половине VII в., и внутри самих Славиний сохранялись поселения греков и эллинизированных фракийцев. Значительно меньше автохтонов в период расселений славян сохранилось в Мисии, но и здесь в сельской местности имелся слой коренных жителей, по преимуществу в горах, а в причерноморских городах Малой Скифии и в их окрестностях автохтоны в первое время после расселения славян в окрестностях, по всей вероятности, даже преобладали над пришельцами, т. е. над славянами и вторгшимися позднее протоболгарами. Признавая власть Константинополя и защищая себя от посягательства протоболгарских ханов, эти города не сумели все-таки сохранить независимость: сначала города по Дунаю (Никополь, Силистра-Доростол), а затем и причерноморские (Томи, Варна, Констанца и др.) в начале IX в. окончательно вошли в состав Болгарии. Их экономический потенциал, таким образом, в период, когда торгово-ремесленная городская деятельность возрождалась на новой, феодальной основе, был интегрирован с хозяйственной системой развивающегося Болгарского государства, содействуя его прогрессу.