Страница 28 из 103
Заметную категорию населения уже к 20-м годам VIII в. составляло и в деревне, и в городе монашество. В условиях слабости социальной базы и нестабильности власти в VII в. императоры искали опоры у церкви и монашества как у строго организованной корпорации, охватывавшей всю территорию государства и пользовавшейся влиянием на массы населения. Вплоть до императоров-иконоборцев политика благоволения, предоставления привилегий церкви и монастырям была столь же последовательной, как и при Юстиниане I. Сплошь и рядом власть местного епископа или митрополита оказывалась тогда единственной реальной властью в округе. Число монахов к середине VIII в. настолько умножилось, что императоры-иконоборцы, ликвидируя монастыри, ссылались на то, что слишком много людей под предлогом благочестия ведет паразитический образ жизни и бесполезно для государства: монахов заставляли вести хозяйство, принуждали к службе в армии[189].
Наиболее сложным вопросом о социальной стратиграфии византийского общества в VII–VIII вв. является вопрос о структуре господствующего класса, особенно в период до введения фемной организации управления провинциями. В самом деле, крупное сенаторское землевладение сошло с арены уже к началу VII в., подавляющее большинство крупных имений было разгромлено «варварами», нанесшими тяжелый удар и по городским земельным собственникам[190]. Зажиточная верхушка в деревне находилась в стадии становления. Ряды высшей, в том числе военной и гражданской, знати катастрофически поредели не только в непрерывных жестоких войнах, но и в результате террора Фоки (602–610) и вспыхнувших в его правление междоусобий.
Конечно, в целом остатки старой землевладельческой знати, высшее и среднее гражданское чиновничество в центре и на местах, представители командного состава армии, белое духовенство и монастыри составляли наиболее надежную опору императорской власти. Однако в целом эти привилегированные слои были относительно немногочисленными, особенно если принять во внимание катастрофическое внешнеполитическое положение империи и ту невероятно тяжелую борьбу, которую она выдержала в VII–VIII вв. с внешними врагами.
Решение вопроса следует, по-видимому, искать, помня, что в ситуации социальной и политической нестабильности центральная власть обрела относительную независимость в проведении своей политики, лавируя между различными прослойками господствующего класса.
Решающим условием успеха явилось подчинение интересам государства самого многочисленного и жизнедеятельного класса империи — свободного крестьянства. Восточноримская империя, в отличие от Западноримской, уцелела как государственная система не только в силу внутренних причин, о которых речь шла в I главе, но и потому, что удар «варваров» не имел здесь характера столь концентрированного и единовременного натиска, каким он был на западе.
Когда славяне занимали на Балканах одну провинцию империи за другой, она еще имела возможность извлекать огромные материальные и людские ресурсы из малоазийских провинций и богатейшего Египта, из Сирии и Палестины. Крупные денежные средства позволяли содержать многочисленную наемную армию. Были отброшены авары, завоеван длительный мир с Персией, что позволило утвердить новую фемную систему военной и гражданской администрации в Малой Азии. Когда же начался натиск арабов и были потеряны Месопотамия, Сирия, Палестина и Египет, — утратила остроту конфронтация со славянами, создавались предпосылки к подчинению разобщенных, обратившихся к мирной жизни Славиний. Наконец, когда на севере Балканского полуострова появился новый серьезный враг — Болгарское государство, империя уже успела упрочить свои позиции во Фракии и Македонии и стабилизировать положение на арабской границе.
Свидетельством вынужденной уступки и трезвого политического расчета является тот факт, что в VII в. не действовала система эпиболы (см. I гл.), налоги со свободного крестьянства областей, признававших власть императора, были минимальными. И «Земледельческий закон» не знает иных поборов в государственную казну, кроме так называемого «экстраордина», т. е. «чрезвычайного сбора». Особенно серьезными льготами располагали свободные крестьяне, внесенные в стратиотские каталоги (списки схемных ополченцев) или получившие наделы государственной земли за воинскую службу. В VII — первой половине IX в. в положении таких налогоплательщиков и военнообязанных поселенцев оказались на Балканах и массы славян Фракии, Македонии, Эпира, Северной и Средней Греции и Пелопоннеса[191].
Таким образом, нет никакого парадокса в утверждении, что те же самые «варвары», которые сокрушили рабовладельческую Восточноримскую империю, объективно содействовали континуитету государственной власти и возрождению империи как раннефеодальной монархии. То же самое свободное крестьянство, которое стало основой упрочения центральной власти, подготовило тем самым условия для наступления государства на его жизненные интересы. Налоги стали возрастать уже в начале VIII в., в третьей четверти VIII в., помимо налога на недвижимость, был вновь введен всеобщий подворный налог (капникон), а в начало IX в. была снова упрочена и круговая порука общины в уплате налогов всеми ее членами (аллиленгий); к военной службе стали привлекать и разорившихся крестьян, не способных обеспечить свое вооружение и воинское снаряжение, — материальную помощь такому воину должны были оказывать также его односельчане.
Между тем усиливались и позиции господствующего класса на местах, в недрах фем поднималась крупная землевладельческая знать, использовавшая полноту власти, оказавшейся в ее руках. Из среды этой знати вышел, в частности, Лев III Исавр, захвативший в 717 г. престол. Опасаясь могущества фемной знати, опиравшейся, помимо своего служебного положения, на свои недвижимые и движимые богатства и на обширную клиентеллу, императоры уже в конце VII в. начали дробить фемы. С этого времени можно вести историю борьбы двух группировок византийского господствующего класса: военной аристократии (в данный период по преимуществу провинциальной) и высшей гражданской знати (в основном столичной). Для первых уже в то время большое значение стала приобретать частновладельческая эксплуатация, углублению которой препятствовала налоговая система; источником богатств и влияния вторых были прежде всего жалованье и дары императора за счет казначейства, обнаружившие тенденцию к сокращению с расширением частновладельческих земель. Борьба этих группировок знати определяла специфику развития феодального строя в Византии, однако в рассматриваемый период последствия борьбы еще не проявились в полной мере. Ясно, что меры центральной власти по ослаблению всесилия провинциальных магнатов не дали в это время крупного эффекта. На Пелопоннесе в середине IX в. огромными владениями обладала некая Даниэлида, влияние которой простиралось почти на половину полуострова. Важно, однако, и то, что источники говорят о богатствах Даниэлиды, как о явлении исключительном. Эта представительница складывающегося класса крупных землевладельцев проявила лояльность к императорской власти, не противодействуя ее централизаторским устремлениям.
Хотя к середине IX в. четко обозначилась как господствующая линия развития социально-экономических отношений тенденция к утверждению феодального землевладения и частновладельческих форм эксплуатации, преобладали еще централизованные формы изъятия прибавочного продукта через государственную налоговую систему, генетически восходящую к позднеримским принципам налогообложения.
Организация центральной и провинциальной власти в VII — середине IX в.
Центральный аппарат государственной власти сохранился в бурях VI–VII вв., однако претерпел существенные изменения, выразившиеся прежде всего в значительном упрощении системы правления и сокращении штата чиновничества. Резко «потускнели» и опростились церемониал, распорядок и быт императорского двора и столицы. История развития системы центральной власти империи в VII–IX вв. представляет собою постепенное восхождение от «простого» к «сложному», медленное возрождение — в новом обличии — громоздкой бюрократической машины, происходившее в острой борьбе между группировками господствующего класса.