Страница 24 из 103
Мы вправе, видимо, сделать вывод, что в рядах византийской знати не было единства в отношении к славянам: часть ее была готова на. заключение с ними союза против Константинополя. Но единства не было и среди славянской аристократии. Еще во время осады Фессалоники в 586 г. аварами совместно со славянами горожане убедили многих славян перейти на их сторону, так что общественные бани города были переполнены размещенными здесь беглецами (L., I, р. 150. 31–32, § 143). После неудачных штурмов, при отступлении от города, среди «варваров» вспыхнули раздоры: они грабили друг друга, вступали в схватки (L., I, р. 156. 24–27, § 158).
Однако в данном случае можно думать о противоречиях между аваро-протоболгарскими и славянскими контингентами войск хагана. Но сходные сообщения имеются и от времени осады Фессалоники одними славянами в 676–678 гг. Велегезиты предпочли выждать, не приняв участия в осаде и сохранив мирные отношения с городом: сразу же после неудачи они продали ему продовольствие. Славяне со Струмы ушли в свои места в разгар боев (L., I, р. 215. 12–16, § 257). Расходившиеся после провала осады славяне враждовали друг с другом (L., I, р. 217. 28–31, § 267). Совсем не упомянуты среди осаждавших берзиты, которые участвовали в 3-й и 4-й осадах. Инициатива штурмов исходила на разных этапах осады, видимо, от разных объединений. Так, штурм 25 июля был предпринят по решению «рексов драгувитов» (показательно, что у них был не один, а несколько военачальников) (L., I, р. 214. 19, § 256). Упорно осаждали город, по всей вероятности, лишь ринхины и сагудаты.
Рассказ о Первуде дает основание предполагать, что длительные контакты славянской знати с византийской, знакомство с неведомыми ранее удобствами, осознание возможностей обретения высокого положения в рядах византийской военной элиты вносили в ряды славянской аристократии раскол, утрату единства цели[161]. Тем более, что к 70-м годам уже какая-то часть славян на Балканах заключила с Константинополем договоры, определившие их юридический статус на землях империи, их права и обязанности по отношению к императору.
Как известно, первое крупное военное мероприятие против славян на полуострове (после 602 г.) связывают с походом Константа II в 657/8 г. «против Славинии». Но еще до этого, при Ираклии (610–641), хорваты, пришедшие на земли империи, занятые аварами и подвластными им славянами, искали союза с императором (De adm. imp., I, p. 146. 8–148. 25). Сходной была ситуация и при расселении сербов в 30-х годах VII в. (De adm. imp., I, p. 152. 2–154. 29). Видимо, лишь в 70-х годах и хорваты и сербы временно признали сюзеренитет аварского хаганата. Возможно, уже ко времени Ираклия следует относить и какие-то формы договорных отношений империи со славянами Мисии и Малой Скифии (см. гл. IV).
Сколь ни кратко известие Феофана о том, что Константу удалось во время похода против Славинии «захватить и покорить много народов» (Феоф., с. 260), его нельзя недооценивать. Об этом походе знают и восточные авторы (ВИИHJ, I, с. 221, бел. 8). В 665 г. из состава войск империи перешло на сторону арабов 5 тыс. славян, которые были поселены в Сирии (Феоф., с. 260). Впоследствии и Юстиниан II зачислял славян в войско и переселял в Малую Азию. В 678 г. в Константинополь прибыло посольство от аварского хагана, а также от рексов, экзархов и гастальдов «западных краев» с предложением мира (ВИИHJ, I, с. 224–225, см. гл. IV и V).
Констант II ходил «против Славинии». В единственном числе термин «Славиния» употреблен впервые Феофилактом Симокаттой как обозначение территории, заселенной склавинами на левом берегу Дуная. Остальные случаи использования этого термина характерны для источников IX–X вв. при рассказе о событиях VII–X вв.; причем всюду этот термин употребляется уже только во множественном числе как указание и на место расселения каждого славянского племенного объединения, и на особую форму их социально-политической организации[162]. Каждая такая Славиния имела свои пределы, отличалась от другой, имела своего вождя. Характерны отличия в политической активности Славиний разных регионов Балкан. В VII–VIII вв. наметились четыре таких зоны: 1) крайний северо-запад, охватывавший сербские и хорватские земли; 2) территория между Дунаем и Балканским хребтом; 3) область Средней и Южной Македонии, Южного Эпира и Северной Греции и, наконец, 4) Пелопоннес. Первыми проявили политическую тенденцию к объединению Славинии третьей из названных зон: в ходе столетия они совместно пять раз пытались овладеть Фессалоникой. П. Лемерль подчеркивает, что эти попытки были проявлением тенденции к созданию самостоятельного славянского государства (L., II, р. 93).
В «Чудесах св. Димитрия» говорится, что во время 3-й осады во главе с Хацоном славяне имели с собою «роды вместе с их имуществом, намереваясь разместить их в городе после овладения им» (L., I, р. 175. 7, § 179). Это свидетельство толковали, как доказательство того, что славяне к моменту 3-й осады еще не обрели постоянного места поселения, а потому в походах участвовали вместе с их семьями и скарбом и что в данном случае они намеревались поселиться в Фессалонике (L., II, р. 93). Мы считаем такую трактовку неверной. Речь, конечно, не шла о том, что славяне всех союзных объединений стремились поселиться в городе, как нет сведений о том, что славяне заселяли взятые ими другие крупные города (Доростол, Ниш, Охрид, Скопье, Афины и др.). Напротив, славяне избегали селиться в городах. В данном же случае обосноваться в Фессалонике в качестве своей резиденции намеревались вожди славянских союзов вместе с их родами. Это понимание подтверждается рассказом о планах Кувера относительно Фессалоники (сказано при этом яснее и в очень близких выражениях): Кувер намеревался, конечно, после взятия города «разместиться здесь со своими пожитками и вместе с другими архонтами» (L., I, р. 229. 28–29, § 291). Кувер хотел затем, опираясь на Фессалонику, развернуть военные действия с целью овладения самим Константинополем (L., I, р. 229. 29–31, § 291).
Принципиальное сходство с поведением славян под Фессалоникой имели их действия на Пелопоннесе, когда в начале IX в. они предприняли осаду крупного порта Патры (De adm. imp., I, p. 228, 230)[163]. Действительно, в тех районах империи, где имелись крупные городские центры, для славянской аристократии представлялось более целесообразным овладеть ими для их превращения в свои резиденции и административные пункты, чем возводить собственные укрепленные центры.
Употребляя в качестве родового понятия для славянских территориальных союзов искусственный термин «Славинии», византийские авторы знали, что каждая Славиния отличалась от другой своим именем, восходящим к названию господствующего в объединении племени. Соответственно с этими названиями некоторым Славиниям византийцы дали и собственные наименования. Феофан (с. 274, 278) упоминает Берзитию и Велзитию, которую связывают с велегезитами Фессалии[164]. «Субделитию» Константина Багрянородного (De cerim., I, р. 634. 11–12) П. И. Шафарик предложил трактовать как искаженное название Славинии сагудатов, т. е. как «Сагудатию»[165]. Анна Комнина упоминает Вагенитию, под которой (принимая во внимание звучание «г» перед мягкими гласными в среднегреческом как «й») следует понимать, конечно, страну вайюнитов[166]. После ликвидации независимости Славиний они образовывали административные единицы в империи и даже сохраняли свой наименования: известны архонтия и церковный округ Драгувития[167], фема «Смоленов»[168]. Согласно печатям VIII–IX вв., существовали архонтия «вихитов» (или вихитов Эллады) и архонтия «эвидитов» (эвилитов), которые связывают (пока предположительно) со славянами Греции[169]. В лексиконе Иоанна Зонары Болгарское государство фигурирует как «Славиния Болгария»[170].
Примечательно, что в «Чудесах» (исключая одно спорное место о «славянах» или «Славиниях» в Аварском хаганате — L., I, р. 134.14) термин «Славиния» не встречается, хотя именно их автор обнаруживает наиболее точные знания о славянах. Видимо, территории разных славянских союзов были осмыслены как социально-политические организации и получили официальное наименование («Славинии») лишь при дворе, среди чиновников империи. Этот термин употребил в письме к Людовику Благочестивому сам император Михаил II (ЛИБИ, II, с. 26).