Страница 23 из 103
Об особенностях связей между союзами племен и их отношениях с византийцами позволяет судить описание 5-й (последней) осады Фессалоники в 676–678 гг. Осаде предшествовали мирные отношения окружающих город славян с его жителями. Вождь ринхинов Первуд бывал частым гостем в городе. Но вот управитель города донес императору, что Первуд злоумышляет против Фессалоники. Было велено доставить его в Константинополь. Первуд был схвачен в городе. Тогда «весь народ славян (а именно — обе его части, т. е., что с Ринхина, а также со Стримона) решил вместе с городом просить вышеназванного повелителя, чтобы были прощены его прегрешения и он был отправлен к ним…» (L., I, р. 209. 12–13, § 232). Опытные граждане с посланцами из выдающихся (έκλεκτων) славян прибыли к царю. Он готовился в поход против арабов и обещал отпустить Первуда после войны. Вождь был освобожден от оков, ему дали все необходимое для жизни. Узнав об этом, славяне «поуспокоились в их ярости». Однако один из переводчиков царя, пользующийся доверием его и византийских архонтов, уговорил Первуда бежать из столицы в имение переводчика во Фракии под Визой. Узнав о его исчезновении, император повелел выслать отряды конницы и корабли на поиски беглеца. Был послан быстроходный корабль в Фессалонику с вестью о бегстве и приказом позаботиться о безопасности и запасах продовольствия ввиду ожидаемого нападения славян. Но Первуда обнаружили, и автор «Чудес» считает чудом, что Первуд, находясь так близко от «других славянских племен» (во Фракии), не бежал к ним из имения. Первуд был снова взят под стражу — сохранилась договоренность, что «при определенных обязательствах он будет отпущен». Но Первуд снова пытался бежать. На допросе он заявил, что если бы ушел «в свое место», то более не помышлял бы о мире, а «собрал бы близлежащие к нему племена» и не оставил бы не затронутого войной района на суше и на море, пока сохранялся в живых хотя бы один христианин. Первуд был казнен. Славяне со Струмы и с Ринхина, а также сагудаты в ответ на это осадили Фессалонику.
Началась двухлетняя осада. Поля остались незасеянными, скот вне стен был захвачен врагами. Правители города, обуреваемые жаждой наживы, распродали государственные запасы хлеба перед самой осадой иногородним, успевшим вывезти его на судах. Начался голод. Жители стали искать спасения в бегстве к славянам. Но те, видя множество беглецов и опасаясь, что они станут опасными в случае неудачи, стали их продавать «народу славян более северных районов». Поэтому бегство к славянам прекратилось. Пытавшихся покинуть город и по суше и по морю славяне пленяли или убивали. На совете управителей города и горожан было решено отправить в области Фив и Димитриады, к велегезитам, имеющиеся в городе суда и моноксилы для закупки сухих фруктов, так как велегезиты «тогда, как кажется, имели мир с жителями города». В городе остались в основном неспособные к военному делу люди.
Совет рексов драгувитов решил штурмовать стены, надеясь, что город теперь может быть взят без труда. 25 июля состоялся штурм, в котором принимали участие драгувиты, ринхины, сагудаты и др. Нападение было одновременным и с суши и с моря. Но в штурме не участвовали славяне со Струмы: «согласно случившемуся у них решению», они повернули от города. Осажденные опасались, что в случае их пленения велегезиты, узнав об этом, перебьют фессалоникийцев, отплывших за продовольствием. А это действительно замышляли велегезиты.
Но штурм был отбит. Враждуя друг с другом, славяне «ушли в свои места». Через несколько дней вернулись и уплывавшие к велегезитам с хлебом и бобами: узнав о неудаче штурма, те продали продовольствие. Но славяне снова готовились к штурму, опытный славянский мастер изобрел особую осадную башню. Но башня не была достроена — мастер «сошел с ума» и ушел к фессалоникийцам. Славяне не отказались от штурма и держались спокойно, кроме ринхинов и славян со Струмы, которые занялись морским разбоем, достигая берегов Мраморного моря. Возмущенный император двинул войско против славян на Струме, которые заняли теснины и попросили помощи у «различных рексов». Струмяне были разбиты. Фессалоника была снабжена продовольствием, и славяне предложили мир (L., I, р. 209, 14–221. И, § 232–281).
В этом рассказе особенно интересны следующие детали. Ясно, что до осады между славянами и властями Фессалоники длительное время сохранялся мир; славяне еще оставались в большинстве язычниками, что не мешало их тесному общению с византийцами, торговле с ними и пребыванию в городах. В Фессалонике уже имелись славянские поселенцы. Создается впечатление, что представители власти пытались уже рассматривать славян как подвластных империи находящихся на особом статусе, тогда как славянская аристократия еще надеялась на захват города и установление своего господства на полуострове. Эта общая цель, как полустолетие раньше, объединяла славянских вождей, и при известии о смерти Первуда, игравшего роль лидера среди знати племен, живущих близ Фессалоники, они, объединившись, осадили город. Ясно также, что в Константинополе знали об этих настроениях славянских вождей: показательна та тревога, которая возникла в столице после бегства Первуда, — было введено в сущности осадное положение, а Фессалонику немедленно предупредили о скорой ее осаде.
Самого серьезного внимания заслуживают также данные о том, что в Фессалонике среди ее высшего социального слоя имелась влиятельная группировка, находившаяся в тесном контакте со славянскими вождями и, более того, готовая к сотрудничеству с ними для достижения собственных целей, не совпадающих с интересами правящей в Константинополе знати.
Еще недавно (в первой половине царствования Юстиниана I) экономически господствовавшая в империи знать утратила свое благосостояние (кроме той ее части на Балканах, которая входила в высший слой чиновной и военной аристократии). Имения этой знати на Балканском полуострове были потеряны, пригородные проастии разорены, служба в провинциальных органах управления, вероятно, не компенсировала (в виде жалованья) понесенных потерь. Как видно из приводившихся свидетельств, городская верхушка стремилась сама обеспечить свою безопасность, не веря в помощь из центра. Все это порождало оппозиционные настроения и побуждало к поискам выхода.
Именно этим обстоятельством объясняются сообщаемые в «Чудесах» факты о произволе местных правителей, спекулировавших хлебом государственных зернохранилищ и притеснявших горожан. Эти круги, видимо, и проявляли склонность к сотрудничеству со славянской аристократией, надеясь найти для себя выгодное место в рядах правящей элиты в случае победы славянских вождей. Еще во время осады города Хацоном, когда этот вождь был захвачен в плен, «некоторые из занимающих первенствующее положение в нашем городе» пытались укрыть его «ради каких-то неблаговидных целей»; только при вмешательстве горожанок он был обнаружен, (L., I, р. 179. 4–16, § 193). Весьма показательно, что сам автор рассказа о Первуде, явно принадлежавший к высшему клиру города, с нотой осуждения говорит об эпархе Фессалоники, который неизвестно «каким образом и ради чего» донес императору на вождя славян (L., I, р. 208. 9–209. 4, § 231). Примечательно и то, что об освобождении Первуда и о готовности взять его «на поруки» ходатайствовали вместе славянская знать и сами горожане. Совместное посольство отправилось и на встречу с императором в столицу (L., I, р. 209. 13, § 232). Намекает автор и на некие «решения», которые хранили втайне архонты Фессалоники и других мест, оказавшиеся тогда в городе, в отношении этого крупного центра в момент его осады (L., I, р. 221. 17–22, § 282). Рассказывая о «полу-варварах», приведенных Кувером, автор с удовлетворением констатирует, что среди них было много христиан. Так, говорит писатель, увеличивалось «благодаря православной вере и святому животворному крещению племя (φύλον) христиан» (L., I, р. 228. 6–13, § 285). Отметим, что в этой же части «Чудес» сообщается и о принятии христианства отдельными славянами (L., I, р. 219. 31–220. 4, § 276). Мы полагаем, что современники-византийцы уже питали надежду на крещение славян и на увеличение благодаря этому христианских подданных империи. В том же эпизоде о Кувере, повествуя о плане его приближенного Мавра захватить город изнутри, автор называет этот замысел достижением цели «посредством междоусобной войны» (δί έμφυλίου πολέαου) (L., I, p. 229. 27, § 291; p. 230. 26, § 294), т. e. намекает на сторонников Мавра и среди жителей города[160].